В последних нескольких главах мы начали обрисовывать картину подлинной личности. Мы проследили развитие личности в контексте эволюционного роста и изменения. Мы также отметили два отличные друг от друга, даже явно противоречащие друг другу этапа роста личности: во-первых, необходимость признать и объединить все аспекты себя, включая те, которые мы предпочли бы не признавать, а затем, на основе этой целостности, необходимость начать движение за пределы себя – «самопреодоление», по выражению Ницше. Более того, мы увидели, что буддизм можно рассматривать как путь высшей эволюции, поскольку он предлагает особые методы и практики, с помощью которых личность может придать себе форму.

Может показаться странным, что мы уделяем так много внимания качествам личности в книге о духовном сообществе, но, как мы видели, по своей сути сангха заключается не в организации или религиозном положении, но исключительно в общении между личностями. Поэтому крайне важно, чтобы мы понимали природу личности.

В заключительной части книги мы расширим поле наших исследований и рассмотрим виды отношений, которые являются неотъемлемой частью жизни любого отдельного буддиста – рассмотрим сангху в самом широком смысле. Но прежде я хочу познакомить вас с еще одним, последним аспектом личности. Мы увидели, что подлинная личность характеризуется самосознанием или осознанностью, положительными и возвышенными эмоциями, независимостью ума и свободой от групповой обусловленности, творчеством и свободно текущей энергией, одиночеством и частой непопулярностью. Мне приходит в голову, что эти характеристики можно также отнести и к человеку, который, возможно, обычно не ассоциируется с духовными вопросами – к человеку искусства.

Как мы отметили, именно человеку искусства (наряду с философом и святым) Ницше приписывал способность самопреодоления. Но почему? Какова связь между искусством и духовным ростом? (Слово «искусство» в этом контексте относится ко всем изящным искусствам – живописи, скульптуре, поэзии, музыке, архитектуре и так далее). Я хочу предположить, что, помимо того, что он причастен к духовной жизни посредством создания произведений искусства, имеющих священное значение, человек искусства сам по себе представляет собой определенный аспект проявления высшей эволюции. Это, безусловно, не означает, что человек не может быть частью высшей эволюции человечества, не будучи причастным к искусству. Но невозможно быть подлинным творцом какого бы то ни было произведения искусства, не будучи в то же время частью высшей эволюции, духовной жизни.

Это может показаться восхвалением художника, которое для многих будет неправдоподобным. Многие люди не придают искусству и его творцам большой ценности в сравнении с тем, что они признают важными или серьезными видами деятельности. Искусства иногда рассматриваются, как приятная, но ничтожная деятельность – «это не работа для настоящего человека» – или как тайная роскошь привилегированной элиты, имеющая мало отношения к остальным. Нужно отметить, что обращение к жизням различных артистических кругов прошлого и будущего, по-видимому, не оправдывает подобной точки зрения. Например, разносторонне одаренная семья Ситуэллов, которая сама по себе образовывала литературный кружок, описывается во многотомной биографии, благодаря которой в основном и известен Осберт Ситуэлл. Его воспитание в яркой и эксцентричной семье в обширном и беспорядочно построенном старинном поместье позволило ему рассказать много хороших историй, и он рассказывает их очень увлекательно. Но одна из этих небольших историй иллюстрирует как раз то, как стала чужда работа художника ценностям большинства обычных людей.

По-видимому, Осберт жил в одном крыле этого поместья, а его сестра Эдит – в другом, и между ними было полмили коридоров, по которым регулярно перемещался небольшой штат слуг. Однажды он позвонил в колокольчик, чтобы позвать горничную, и попросил ее передать сестре записку, «если она не занята». «Но», – предупредил он горничную, – если она чем-нибудь занята, не беспокойте ее, просто верните мне записку». Спустя пятнадцать минут горничная вернулась без записки, и Осберт спросил ее: «Что ж, моя сестра не была занята?» На это горничная ответила: «Да, сэр, именно так, она ничего не делала, она просто писала».

Несмотря на уважение, с которым люди относятся к некоторым великим произведениям искусства прошлого, для большинства людей творческий труд все еще ничего не значит, является «ничегонеделанием», и, следовательно, деятельность человека искусства воспринимается неправильно. И, конечно, очень редко искусство – как я полагаю – воспринимается как часть духовной жизни, а художник – как настоящая (или возможная) подлинная личность. Но по небольшому размышлению становится очевидным, что великий человек искусства на самом деле обладает характеристиками, которые мы определили как аспекты личности.

Прежде всего, человек искусства жив в большей мере, чем другие люди. Подтверждение этому – артистическая чувствительность в лучшем смысле этого слова. Художник, например, гораздо более глубоко осознает различия в форме, контурах и цвете, чем другие люди. Если вы отправляетесь на загородную прогулку в компании художника, вы заметите, что он видит больше, чем вы. Он привлечет ваше внимание к очертаниям дерева на фоне неба или ярким цветам опавшей листвы, увядшему цветку или синим теням, которые деревья отбрасывают на траву. Художник пробуждает в остальных людях более острую осознанность по отношению к тому, что происходит во внешнем мире форм, очертаний и цветов.

У музыканта, соответственно, более чуткое ухо. Он может определить различия в музыкальной высоте и ритме, которые вряд ли существуют для большинства из нас. Например, за тонкостями игры на табла в индийской музыке удивительно трудно уследить даже опытному уху. На барабане играют с такой невероятной мягкостью и возвышенностью, что он походит на шепот, который время от времени переходит в ворчание и переплетается с другими, более резкими голосами. Если человек обладает опытом и восприимчивостью, чтобы это услышать, у него может возникнуть четкое ощущение, что барабан говорит, общается, в то время как человеку, не обладающему подобной степенью развития слуха, услышать этот язык будет невозможно.

Поэт, несомненно, столь же чувствителен к различным тонам и ритмам слов. Все мы постоянно используем слова, но чаще всего используем их неосторожно и грубо, не осознавая полностью их значение и ощущения, которые они передают, их текстуру. Эдит Ситуэлл, например, описывала различные значения слов так, что это обнаруживало ее необычайную восприимчивость к ним. Некоторые слова, говорила она, «грубы», «волосаты» или «тяжелы», в то время как другие – «гладкие» и «легкие». Подобное осознание отличительных характеристик слов выходит далеко за пределы возможностей каждого из нас⁶⁵.

Но люди искусства не только остро осознают внешний мир или чувственные впечатления; они особенно осознанно относятся к своим собственным реакциям на все эти вещи, своим собственным ментальным и эмоциональным состояниям. Они не просто размышляют об этих состояниях чаще, чем другие люди, – они на самом деле ощущают их более насыщенно. Более того, человек искусства обычно более осознанно относится к другим людям. Это зримо выражается в работах великих портретистов, драматургов и новеллистов, в которых люди действительно предстают как живые. В выдающихся портретах есть своего рода духовные биографии. Например, знаменитый портрет Папы Иннокентия X кисти Веласкеса – подробное прочтение очень безнравственного человека. Вы чувствуете, что можете увидеть на его лице – в его холодных глазах, очертаниях рта, мрачном, застывшем выражении лица – все, что он совершил. Такое лицо может принадлежать только человеку, который достиг своего положения злоупотреблениями, и все же вы видите и то, что этот путь наверх был возможен и благодаря другим его человеческим качествам и порокам. Художник увидел все это и поместил на полотно.

В пьесах Шекспира и романах Джорджа Элиота можно обнаружить ту же способность видеть с такой яркостью, которая способна воплотить с абсолютной убежденностью жизнь другого человеческого существа. Если вкратце обратиться к человеку искусства, который стоит где-то посреди между живописцем и новеллистом, я должен сознаться, что, будучи гораздо моложе, я представлял, что серии изображений Хогартом лондонской жизни его времени, такие, как «Карьера мота» и «Модный брак», были карикатурными, что в своих сатирах он преувеличивал ради эффекта, подчеркивал черты. Но, лучше узнав жизнь и ближе понаблюдав людей, я пришел к убеждению, что Хогарт был чудовищно точен, и люди действительно таковы. Он увидел людей такими, как они есть, и такими же изобразил их в своих картинах и гравюрах, с ужасающей беспристрастностью⁶⁶.

Следовательно, человек искусства осознает внешний мир, самого себя и других людей. Человек искусства также осознает нечто, что находится за пределами всего этого. Он каким-то непостижимым образом осознает саму реальность – не в том смысле, что размышляет над представлением о реальность с большой буквы, но в том смысле, что он глубоко воспринимает значение и тайну существования и откликается на них. Человек искусства чувствует присутствие этой тайны существования, будь это существование космоса или человека.

В результате этой возвышенной и развитой чувствительности и осознанности человек искусства отличается положительными и утонченными эмоциями, в особенности способностью сопереживать другим и улавливать свои самые непостоянные и тонкие умственные впечатления.

Подлинный художник также независим по духу и во многом свободен от групповой обусловленности. Люди искусства, не колеблясь, идут своей дорогой, остаются собой. На самом деле, они с давних пор известны тем, что отрицают условности, обостряют ситуацию, отказываются подчиняться, отказываются делать то, чего от них ждут или что вызовет меньше возражений. Относясь к жизни подобным образом, они не просто ведут себе эксцентрично, испорченно или создают проблемы. Они просто пытаются жить своей собственной жизнью и быть самими собой.

Далее, люди искусства, несомненно, причастны творчеству. Это не обсуждается. Что более важно, человек искусства творит новые ценности, которые не существовали, не ожидались или не воспринимались ранее. Однако, наряду с этим, люди искусства и просто довольно плодовиты, а в случае с величайшими художниками, чрезвычайно плодовиты. Их энергия течет с необыкновенной жизненной силой. Количество на самом деле сочетается с высочайшим качеством (хотя, конечно, не наоборот). Шекспир, Гете и Лопе де Вега были очень плодовитыми писателями, а древнегреческие драматурги создали намного больше тех пьес, который уцелели до наших дней. Бах, Гендель, Гайдн, Моцарт и Шуберт – все они обрушивались более или менее не прекращаемой лавиной музыки, а Тициан, Рубенс и Рембрандт оставили после себя огромное количество полотен.

Когда мы читаем биографию любого великого человека искусства, нас поражает, иногда удивляет, лицезрение его непрерывного потока творческой энергии. Вы удивляетесь, как, ради всего святого, им удавалось вместить всю эту работу в столь короткую во многих случаях, как у Моцарта, жизнь, или совместить ее, как Бах, с очень занятой жизнью отца двадцати детей, или, как в случае с многими великими людьми искусства, с весьма неблагоприятной ситуацией в семье. Как бы вы ее не рассматривали, подобная творческая сила требует большого количества тяжелой работы. Эти творцы не бездельничали, ожидая, пока к ним не снизойдет вдохновение. Они просто жили с ним, утром, днем и вечером. Они садились за письменный стол или вставали за мольберт с первыми лучами солнца и работали, пока им позволяли это их дела, каждый день, в некоторых случаях годами не имея передышки, до самой старости.

И, наконец, люди искусства по своей сути одиночки, они изолированы от массы по причине своей большей осознанности, индивидуальности и даже творческой силы. Слишком, слишком часто обычные люди не могут понять, почему художники и писатели должны прикладывать столько усилий к словам, звукам, линиям, цветам и формам. Вне всякого сомнения, другое слово, форма или цвет подойдут не хуже, чем любые подобные – так зачем так беспокоиться об этом? Так ли уж важна на самом деле точная деталь или музыкальная последовательность, по большому счету? Если вы добавите запятую или уберете точку, что на самом деле изменится? Так ли уж все эти мелочи бесценны? Но для художника эти вещи имеют первостепенное значение.

В результате почти полного отсутствия симпатии и понимания со стороны обычных людей к тому, что он делает, человек искусства обычно не популярен и иногда совсем не признан. Так или иначе, величайшие творцы идут впереди своего времени и даже впереди других сравнительно заурядных людей искусства. Иногда остальному человечеству требуются столетия, чтобы нагнать их. Очень часто мы обнаруживаем, что человека искусства проклинают его современники, а будущие поколения восхваляют. Все происходит так, как будто голос обычных людей оценивает человека искусства только после его смерти, как будто хороший художник – мертвый художник. Все это так хорошо известно, что нет необходимости убеждать вас в этом. Человек искусства часто чувствует себя еще в большем одиночестве, чем религиозный гений или мистик.

Если мы посмотрим, что составляет подлинную личность, мы обнаружим, что подлинный творец обладает по сути теми же характеристиками. Но что определяет человека искусства? Определение будет, несомненно, зависеть от природы того, что оно создает. Так – погрузимся сразу в этот один из самых мучительных и спорных вопросов в истории западного мышления – что такое искусство?

Этот вопрос обсуждался и на Востоке, особенно в Индии, носпор там велся настолько в другом направлении, что нельзя даже начать сравнивать его с западными спорами по этому вопросу. Этот вопрос долгое время отнимал у меня много времени и энергии в те дни, когда я еще не принял на себя обязанности, которые ограничили длительность размышлений, которые я мог бы посвятить подобной теме. Я обнаружил, что определения искусства бесчисленны, и некоторые из них довольно необычны. Выдающийся критик-искусствовед Герберт Рид дал следующее: «Искусство – это попытка создания приятных форм». Еще более лаконично определение Клайва Белла, очень известное в свое время и являющееся темой его самой известной работы: «Искусство – это значимая форма». Что касается великого итальянского критика и государственного деятеля Бенедетто Кроче, его предложение кажется несколько расплывчатым: «Искусство – это интуиция». На самом деле, все определения, которые я нашел, не слишком удовлетворили меня – они слишком обширны, слишком узки или просто неполны. Поэтому со временем я решил сформулировать свое собственное.

Я написал собственную маленькую работу, посвященную данному вопросу, «Религия искусства», в начале 50-х, когда жил в Калимпонге, и в ней дал такое определение искусства:

«Искусство – это организация чувственных впечатлений, которая выражает восприимчивость создателя и передает его аудитории ощущение ценностей, которые могут преобразить их жизни»⁶⁷.

Причина, по которой я нахожу это определение особенно подходящим, заключается в том, что в нем выражается особое духовное видение искусства. Именно с этой, особой точки зрения я хочу исследовать его здесь более детально.

Первичное утверждение – «Искусство – это организация чувственных впечатлений» – должно показаться вам вполне очевидным, но его все же стоит сделать. Одна из книг по поэзии, к которой я обращался, начиналась со слов, что мы никогда не должны забывать, что поэзия состоит из слов (и что если есть люди, которые об этом забывают, автор, без сомнения, прав, что напоминает им об этом). Но давайте зайдем еще дальше: если поэзия состоит из слов, из чего состоят слова? Каково сырье поэзии? Слова состоят из звуков, вибраций воздуха, звуков, связанных с различной частотой и – иногда лишь косвенно – с концептуальным смыслом. Сырье живописи – простые зрительные впечатления: форма и цвет, свет и тень. Подобно этому, музыка сделана из слуховых впечатлений: звуков и ритмов, будь они громки или тихи, гармоничны или неблагозвучны. На самом деле, основой любого вида искусства являются чувственные впечатления. Именно с этого начинается искусство – с впечатлений, льющихся на нас все время через наши пять психических чувств (к которым в буддийской традиции в качестве шестого чувства добавляется деятельность ума)⁶⁸.

Человек искусства организует этот хаос впечатлений в модель, форму, нечто целостное и таким образом создает мир, который является произведением искусства. Есть различные виды организации чувственных впечатлений, некоторые из которых очень просты, а другие весьма изощренны. Ключевой момент заключается в том, что результат искусства не существует отдельно от его создателя; он не подвешен в воздухе, так сказать. То, какую форму создатель придает своим чувственным впечатлениям, выражает его или ее восприимчивость. Это означает, что произведения искусства выражают или воплощают осознанность творцов, их опыт жизни в целом, восприятие ими себя, других людей и даже самой реальности.

Восприимчивость, выраженная в произведениях искусства, отражает уровень сознания определенного человека. Не все люди искусства обладают доступом к особенно высоким уровням сознания. Но даже простой фольклор – создание собственных вещей по широко используемым традиционным моделям – выражает зачатки артистической восприимчивости, в отличие от предметов массового производства. И лишь в отношении немногих людей искусства можно сказать, что они проникают, по крайней мере иногда, за самые дальние пределы обычного человеческого сознания, в опыт запредельного сознания.

Подлинный художник получает доступ к высшим уровням сознания, осознанности и даже понимания, чем обычный человек. Он дальше продвинут в эволюционном развитии человечества, и это одна из причин, почему он является художником. Полагаю, что при этих словах некоторые читатели недоверчиво покачают головой по поводу дерзкого утверждения, что подлинный творец представляет собой высший тип человеческой природы по сравнению с обычным добропорядочным гражданином. Они скажут, что мое радужное представление о людях искусства – фикция, и очень часто человек искусства – это безнравственный, развращенный и эгоистичный человек. Возможно, нам следует уделить немного внимания этому вопросу.

Надо сказать, с такими людьми, как художники, поэты и музыканты, трудно ужиться. Это, мне кажется, происходит потому, что люди искусства по праву озабочены защитой своего личного пространства и условий работы от внешнего вмешательства. Всегда найдутся исполненные благих намерений люди, которые попытаются заставить людей искусства подчиниться, заставить их вести себя, одеваться, выглядеть, говорить и даже писать или рисовать, подобно другим людям. Вполне естественно, что в таких обстоятельствах люди искусства будут бунтовать – иногда даже грубо – против попыток доброжелателей, которые желают им только счастья и успеха. Это неблагодарность, но человек искусства будет настаивать на том, чтобы остаться собой.

Кроме этого, человек искусства чаще всего настроен враждебно по отношению к условной морали. Это особенно обращает на себя внимание в случае с таким поэтом, как Шелли, который попирал нравственные рамки своих дней и был гоним за это. Настоящий вопрос заключается не в том, что человек искусства безнравственен, а в том, верно ли отрицание условной морали. Очень часто очевидно, что условная мораль сама по себе ущербна, и что отрицание ее художником – просто выражение его более здорового и уравновешенного состояния ума.

Нет, конечно, человек искусства не всегда «уравновешен», все далеко не так. Мы видели, что все мы склонны быть – по крайней мере, пока не начали процесс объединения – не целостным «я», а группой «я». Это очень часто справедливо и по отношению к людям искусства. На самом деле, человек искусства очень часто – глубоко противоречивый человек, и иногда кажется, что чем более велик он, тем более глубоко противоречив внутри себя. Эта глубокая расщелина в глубинах его собственного существа может создавать в нем напряжение и неуравновешенность, иногда граничащие с безумием. Можно сказать, что человек искусства обладает доступом к более глубоким состояниям сознания, чем кто-либо еще, но это не означает, что они доступны ему постоянно. Как говорит Шелли в своей «Песни», «редко, редко ты приходишь, дух восторга».

Этот дух восторга – опыт высшего состояния существа и сознания – на самом деле посещает человека-творца очень редко. Человек искусства не наслаждается этими состояниями постоянно, и этим он отличается от подлинного мистика, который чаще всего пребывает в них большую часть времени. Он перескакивает и колеблется между этими высшими состояниями и более обыденными состояниями ума, и может показаться, что в художнике живут два человека. Печально, но слишком часто бывает так, что мы читаем чудесную книгу, а затем обнаруживаем, что автор – совсем не такой чудесный человек, как заставила вас поверить его книга. Вы, наконец, встречаетесь с ним и приближаетесь к нему, полные благодарности и восхищения, с чувством, что та или иная книга уже сделала автора практически вашим другом, что он уже открыл вам свою душу, но вы оказываетесь лицом к лицу с сухим, увядшим, злобным человечком и жалеете, что вообще взглянули на него, – так вы разочарованы.

Кажется, что у людей искусства есть две отдельных личности – артистическое «я» и обычное «я». Следовательно, возникает идея о том, что вдохновение спускается на них с небес, что это не их собственная заслуга. Композитор XVIII века Гайдн, по-видимому, ощущал все именно так. Слушая представление своей оратории «Сотворение мира», написанной им уже в преклонных годах, он воскликнул: «Не я, но Высшие силы создали это!» Теперь, вернувшись в обычное состояние сознания, обычный человек Гайдн был вынужден отречься от достижения Гайдна-творца.

Это также одна из причин, почему мы традиционно относимся к творцу – и любому, кто зависит от некой высшей силы – как к гению. Слово «гений» первоначально обозначало божество-охранителя, что в рамках христианства было переведено как ангел-хранитель. Гений представлял собой высшие силы, затмевающие вас и ведущие вас, направляющие ваши шаги; говоря иначе, он символизировал ваше собственное высшее «я», воспринимаемое как независимая или полу-независимая личность, которая была источником руководства и вдохновения для обычного «я». Та же идея лежит в основе классического представления о музах. В начале «Илиады», например, Гомер призывает богиню «воспеть губительный гнев Ахиллеса». «Одиссея», подобно этому, начинается со слов: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже…». Для любого классического поэта это было привычное обращение. Следуя по их стопам, Мильтон точно так же открывает «Потерянный рай», только он призывает ту, которую он называет небесной музой, которую он отличает от музы непосвященных. Но идея та же. Вы призываете некую высшую силу, которая кажется внешней по отношению к вам, но в действительности является вашим высочайшим «я», из которого возникает любое подлинное произведение искусства.

В наши дни слово «гений» используется более свободно, без осознания его первоначального значения, и применяется к любому сравнительно одаренному человеку. Когда писателя Владимира Набокова спросили, считает ли он себя гением, он ответил:

«Словом «гений» бросаются довольно щедро, не так ли? По крайней мере в английском, потому что его русское соответствие, «гений», – это слово, исполненное некого шепота благоговения, и используется только по отношению к очень немногим писателям – Шекспиру, Мильтону, Пушкину, Толстому. К таким глубоко почитаемым авторам, как Тургенев и Чехов, русские относят не столь громкое слово «талант», а не «гений». Это причудливый пример семантического несоответствия – в одном языке слово имеет большее значение, чем в другом. Хотя я научился говорить по-русски и по-английски практически одновременно, меня, тем не менее, повергает в ужас и озадачивает, когда слово «гений» применяется к любому значительному писателю, например, Мопассану или Моэму. Гений для меня, по-русски привередливого и гордого в словах, – это уникальный, ослепительный дар – гений Джеймса Джойса, а не талант Генри Джеймса» ⁶⁹.

Согласны вы или нет с его оценкой Генри Джеймса, твердость, с которой Набоков проводит различие между талантом и гением, во многом соответствует оценке, которую я предпринимаю здесь, в моем собственном определении искусства – оценке того, что означает искусство и что означает быть человеком искусства.

Мы отметили, что искусство – это организация чувственных впечатлений, которая выражает восприимчивость человека искусства (сколь бы утонченна она ни была). Далее определение продолжается так: «и передает его аудитории ощущение ценности, которая преображает их жизни». Как это происходит? И что подразумевается под «ощущением ценности, которая преображает их жизни»?

Если мы согласны с тем, что человек искусства выражает более высокий уровень – то есть, если более понятно выразиться, более яркую степень – осознанности, чем обычный человек, тогда и произведение искусства выражает эту степень осознанности – не только выражает, но и передает ее, в том смысле, что когда эта передача удается, мы ощущаем в текущем времени, пусть и в меньшей степени, состояние сознания, в котором творец создает его. Так общается с вами художник. По крайней мере, на время, мы поднимаемся до его уровня, мы становимся подлинной личностью. На время мы разделяем его ощущение ценности и озарения, и это может преобразить наши жизни.

Именно в этом, в конечном счете, заключается эволюция нашей человеческой природы. Преображение и есть эволюция. Это не внешнее изменение, но изменение уровня. Люди искусства, следовательно, не только сами достигли более высокой ступени эволюции, но посредством искусства, с помощью которого они передают свой опыт, они вносят вклад в высшую эволюцию других людей.

Наслаждение великими произведениями искусства расширяет и углубляет наше собственное сознание. Когда мы слушаем великое музыкальное произведение, видим великое полотно, читаем великое стихотворение – когда мы на самом деле переживаем это, позволяем ему проникнуть в нас, – мы выходим за пределы своего обычного сознания. Мы становимся более щедрыми в проявлениях собственных симпатий; вся наша жизнь незаметно, но глубоко изменяется. Если мы продолжаем проявлять интерес к искусству, это воздействует на все наше существование, и наша жизнь может преобразиться.

Сегодня традиционная религия – по крайней мере, в форме христианства – утратила свое непререкаемое влияние на умы западных людей. Удивительные архитектурные памятники христианства все еще находятся рядом с нами, но как бы ни были великолепны некоторые из них, для большинства людей они – пустые оболочки. Для подавляющего большинства людей ортодоксальная религия не является больше источником благодати. Мы ничего от нее не получаем. Она ничего не значит для нас. Она больше не возвышает нас, не трогает нас, не изменяет нас и еще меньше преображает нас. Люди даже больше не выступают против нее.

Как должно подразумевать название моей книги об искусстве, для многих людей место и функции религии оказались занятыми искусством. Это, мне кажется, одна из причин невероятной популярности в наши дни всех изящных искусств – потому что, несмотря на все ворчливые реплики по поводу упадка культуры изящные искусства необычайно популярны, как никогда раньше. В прошлом наслаждение произведениями искусства были привилегией немногих. Пятьсот лет назад в Англии большинство из нас жило бы в жалких лачугах. Мы бы за всю свою жизнь не увидели ни одной картины, за исключением, возможно, одной-двух в местной церкви, и вряд ли когда-нибудь услышали качественную музыку. Что касается чтения, едва ли кто-то в те времена читал для удовольствия, если вообще читал. Наслаждение высокой культурой было привилегией лишь немногих – состоятельного духовенства и знати. Даже позднее, в XVIII веке, много ли людей слышали исполнение работ Баха, Гайдна, Моцарта? Самое большее, несколько десятков тысяч – а иногда лишь несколько сотен скучающих аристократов.

Но в наши дни художественное наследие веков доступно практически каждому. Музыку великих композиторов могут слушать и наслаждаться ею снова и снова миллионы людей по всему миру. Высокая культура распространилась в беспрецедентных масштабах. К каким результатам это приведет, мы можем только догадываться, но должна существовать некоторая возможность того, что случайная массовая доступность высокой культуры начнет оказывать медленное, но неуклонное очищающее влияние на значительные и влиятельные слои населения.

Если искусства на самом деле заняли место религии, это произошло потому, что они составляют неотъемлемую часть не религии в узком смысле, но духовной жизни. И если я прав в своем анализе, мы должны поощрять развитие изящных искусств в качестве неотъемлемой части духовной жизни и эволюции собственной человеческой природы.

Остается обратиться к последнему вопросу, и он касается психологии художественного творчества. Как и почему происходит так, что для человека искусства создание произведений искусства должно быть одним из средств – или даже основным средством – высшей эволюции? Что происходит, когда художник творит?

Вкратце, когда люди искусства творят, они воплощают что-либо. А когда вы что-то воплощаете, вы можете уподобиться этому. Это чем-то напоминает процесс традиционных буддийских упражнений по визуализации. Когда, например, в медитации мы визуализируем Будду, мы закрываем глаза и видим – мы на самом деле пытаемся увидеть это, а не просто подумать об этом – во-первых, зеленую даль с бескрайним голубым небом над ней, а посреди – дерево бодхи. Затем у подножия дерева бодхи мы видим фигуру Будды в оранжевом одеянии. Мы видим необычайно мирные черты, золотистое тело, мягкую улыбку, курчавые черные волосы, цвета его ауры. Мы видим этотак ясно, как если бы перед нами сидел сам Будда. И в том, что мы визуализируем, мы распознаем духовные качества Будды: в его лице мы видим мудрость, сострадание, покой, бесстрашие и так далее. Со временем вырисовывая визуализируемый образ все точнее, мы становимся ближе к этим качествам, ощущаем, что визуализируемый образ становится ближе к нам. Мы чувствуем, что впитываем внутрь себя качества, присущие Будде⁷⁰.

Если мы будем усердно выполнять это упражнение, если мы будем следовать ему не несколько дней, а в течение месяцев или даже лет, рано или поздно наступит время, когда мы полностью уподобимся всем этим качествам Будды и станем едиными с ним в нашем опыте медитации. Когда это происходит, непросветленное существо преображается в Просветленное Существо, и мы осознаем собственную природу Будды. Но что в действительности происходит на протяжении этой практики, в процессе этого упражнения?

Происходит то, что наш собственный потенциал – скажем так, состояние Будды, – который присутствовал все это время, будучи неузнанным и непризнанным, в сердцевине нашего существа, становится действительным, он реализуется. Но он реализуется посредством воплощения, поскольку мы видим его «снаружи» (даже хотя он – «внутри»). Воплощая его подобным образом, мы постепенно уподобляемся ему все больше и больше, пока не объединимся с ним.

Подобные вещи происходят и в случае с художественным творчеством. Когда мы говорим, что человек искусства творит, исходя из своего опыта некоего высшего уровня существования, это не так просто и легко, как звучит. Это не значит, что у человека есть этот опыт во всей его полноте, совершенстве и целостности до того, как он что-либо создает. Тот, кто сделал бы это, был бы совсем не человеком искусства, а мистиком, а это нечто другое и, по крайней мере, потенциально, более высокое. Художник начинает с неясного чувства чего-то, что он проясняет и усиливает в процессе создания произведения искусства. Первоначальное творческое переживание художника подобно семени, которое переполнено жизнью, но природа его полностью открывается лишь в цветении, когда само произведение искусства закончено и совершенно. Но какие бы прекрасные творения не создавал человек, какова бы ни была их преображающая сила, высочайшей целью любого творца должна быть та же цель, что и у любого человеческого существа. Каждый из нас должен стремиться к тому, чтобы он сам был своим прекраснейшим творением, стремиться «придавать огранку своему характеру», как говорил Ницше, – то есть стремиться стать подлинной личностью.