В первой главе мы сравнили буддизм с деревом. Если развернуть эту притчу, можно сказать, что запредельная реализация Будды – это корень, его Изначальное Учение («основополагающий буддизм» второй главы) – это ствол, отдельные учения Махаяны – это ветви, школы и группы внутри школ Махаяны – это цветы. Тогда выходит, что роль цветов, сколь бы прекрасны они ни были, – дать плоды. Философия, не оставаясь всего-навсего голословной спекуляцией, должна найти аргументы и воплощение в образе жизни. Мысль должна вести к действию – Учение должно дать жизнь Методу. Идеал Бодхисаттвы – совершенно зрелый плод всего огромного древа буддизма. Подобно тому, как плод содержит семя, так и идеал Бодхисаттвы соединяет все различные и временами противоречивые (на первый взгляд) элементы Махаяны.

Рассматривая истоки Махаяны, мы отметили, что в противовес Хинаяне она была прогрессивной, сосредоточенной на поклонении, позитивной, не исключительно монашеской и – прежде всего – полной альтруизма. Идеал Бодхисаттвы служит совершенным примером каждой из этих характеристик. «Прогрессивность» означает в данном контексте осознание относительной достоверности всех концептуальных формулировок Истины, прикладной функции всех духовных практик, а также, соответственно, готовность принимать новые формулировки и разрабатывать варианты старых практик каждый раз, когда изменившиеся исторические или психологические условия требуют в чем-то отличающегося метода приближения все к той же цели. Упая, седьмая парамита (с технической точки зрения – приспособление, посредством которого Бодхисаттва ведет существ по пути к Просветлению), воплощает эту характеристику. Что касается аспекта поклонения в идеале Бодхисаттвы, Бодхисаттва не только сам является высочайшим примером жизни, исполненной поклонения, но и считается высочайшим объектом поклонения для того, кто следует путем Махаяны. Говорится, что точно так же, как новолунию поклоняются больше, чем полнолунию, так и Бодхисаттв почитают больше, чем Будд. Напомним, что идеал Бодхисаттвы позитивен. Здесь «позитивность» означает скорее совершение блага, нежели воздержание от зла. Поскольку цель Бодхисаттвы – чтобы все существа достигли ни много ни мало высочайшей цели, Просветления, его жизнь настолько позитивна, насколько это вообще можно представить. Более того, идеал Бодхисаттвы не касается исключительно монахов, поскольку, как мы уже имели возможность упомянуть, ему может следовать не только монах, но мирянин. И, наконец, идеал Бодхисаттвы альтруистичен. На самом деле, это и есть альтруизм высочайшего уровня и широчайшего размаха. Бодхисаттва отнюдь не довольствуется благочестивой надеждой на то, что все существа рано или поздно будут спасены. Он готов пожертвовать жизнью и телом для других, провести века в мучениях, если это поможет единственному существу сделать хотя бы шаг на пути к Просветлению.

Помимо того, что идеал Бодхисаттвы является воплощением общих характеристик Махаяны, он представляет собой совершенное равновесие четырех духовных способностей, которые (поскольку именно их развитие привело к формированию школ Махаяны), как мы разъяснили в третьей главе, также составляют основу для систематизации этих школ. В жизни Бодхисаттвы эти четыре способности поддерживаются в равновесии, поскольку все они – вера и мудрость, медитация и рвение – достигли самого высочайшего развития. Как вновь и вновь напоминают нам сутры Праджняпарамиты, Писания Совершенной Мудрости, запредельные архетипы интеллектуального и эмоционального элементов духовной жизни – то есть мудрость и сострадание – должны развиваться одновременно. В одном из наиболее известных текстов такого рода Будда увещевает Субхути:

«Тот, кто вступил на путь Бодхисаттвы, должен рассуждать подобным способом: «Сколь много существ ни есть во вселенной, существ, понимаемых под словом «существа», – рожденных из яйца, из утробы, из влаги или чудесным образом, обладающих формой и бесформенных, обладающих восприятием и лишенных его, не обладающих ни восприятием, ни не-восприятием, – всех их я должен привести к Нирване, в сферу Нирваны, которая ничего не оставляет позади». Но, хотя бесчисленные существа приводятся таким образом к Нирване, ни одно существо не приводится к Нирване. Почемутак? ЕсливБодхисаттвеимеетместовосприятие «существа», егонельзяназывать «существомБодхи». Нельзя назвать «существом Бодхи» того, в ком есть представление о существе, о живой душе или личности».

(«Ваджраччхедика», vi. Перевод Конзе)^¹.

Движимый состраданием, Бодхисаттва устремляется к освобождению всех существ, а посредством мудрости он осознает, что в реальности никаких существ нет. Эти на первый взгляд противоречивые точки зрения вовсе не исключают, а взаимно обусловливают друг друга, и их нужно развивать одновременно, поскольку Бодхисаттва пребывает в измерении, запредельном логике. Подобно тому, как обстоит дело с эмоциональными и интеллектуальными способностями, обстоит дело и со статическими и динамическими аспектами. Выражаясь языком юнгианской психологии, Бодхисаттва – одновременно интроверт и экстраверт. Он всматривается и вовне, и вглубь себя. Внешняя активность не лишает его внутреннего покоя и собранности, а его неистощимые усилия на благо всех живых существ не мешают ему непрерывно наслаждаться безмятежностью ума. Какпрекрасноговоритсяв «Ратнаготравибхаге»,

Подобно огню, его ум постоянно воспламенен действием на благо других,

И в то же время он всегда остается погруженным в покой трансов и бесформенных достижений.

(«Ратнаготравибхага», i, 73. Перевод Конзе)^².

Поскольку мы обнаруживаем в Бодхисаттве не только все общие характеристики Махаяны, так сказать, в полном расцвете, но и совершенное равновесие четырех духовных способностей, развитых до высочайшей степени из возможных, вполне естественно, что идеал Бодхисаттвы должен содержать (в том или ином из его многочисленных обличий) практический или методологический аспект не только Махаяны в общем, но и каждой из четырех основных школ Махаяны в отдельности, а также соответствующих им разновидностей. Изучает ли последователь Махаяны труды Нагарджуны или призывает имя Будды Амитабхи, видит ли он вместе с Раваной, что мир – не что иное, как его собственный ум, или воспевает вместе с Сарахападой единство сансары и Нирваны, именно на величественном образе бесконечно мудрого и безгранично сострадательного Бодхисаттвы рано или поздно останавливается его взгляд. Подобно тому, как учение о вселенской обусловленности в той или иной формулировке составляет теоретический аспект всех школ Махаяны, идеал Бодхисаттвы воплощает практический, методологический аспект. И учения, и идеалы могут, конечно, выступать как объединяющий фактор, но, поскольку сердце человека глубже трогают, а на его поведение более мощно влияют последние, а не первые, именно идеал Бодхисаттвы (по крайней мере, в практических целях) стоит признать главным объединяющим фактором. Даже школы Хинаяны, несмотря на весь их индивидуализм, не могут совершенно избежать влияния того образа жизни, который, как утверждают их собственные писания, сам Владыка Будда вел на протяжении сотен рождений. Сарвастивадины даже утверждают, что в соответствии со своим темпераментом верующий должен либо подражать Учителю и следовать Путем Бодхисаттвы к Высочайшему Просветлению, либо подражать его ученикам и достичь самоосвобождения Архата – и эту точку зрения в настоящее время, по-видимому, все более открыто склонны принимать тхеравадины. Следовательно, идеал Бодхисаттвы – это основной объединяющий фактор не только школ Махаяны, но и всей буддийской традиции. Как весьма точно отмечает Лама Анагарика Говинда, процитировав самую известную палийскую формулировку обета Бодхисаттвы,

«этот идеал, который действительно заслуживает название Махаяны, великой колесницы или великого, всеобъемлющего пути, является живым мостом между школами «северного» и «южного» буддизма. Это вовсе не исключительная привилегия так называемых «северных школ», которые, несмотря на различия между собой, в целом называются термином «Махаяна», но нечто, что должен принять для себя каждый.

Другими словами, идеал Бодхисаттвы – это не разделяющий, а объединяющий фактор буддийской жизни и мысли. Его придерживались все во многом различные школы северного буддизма, и он остается связующим звеном, объединяющим их с традициями Юга»^³.

Следовательно, если мы хотим преодолеть интеллектуальные границы, которые, как нам кажется, отделяют школу от школы и яну от яны, и постичь сердцевину, суть буддизма как единого целого, мы должны обратиться к их высочайшему общему фактору, идеалу Бодхисаттвы.

Однако мы должны размышлять о нем не абстрактно, а конкретно. Практика метта-бхаваны, если обратиться в качестве параллели к поучительному случаю заблуждений, заключается не в размышлении о том, как расширяется наше чувство любви, пока не становится всеобъемлющим, а в расширении реального чувства любви как такового – это тонкое, но необычайно важное различие. Подобно этому, размышление об идеале Бодхисаттвы, по определению ярчайшей грани Дхармы в аспекте метода, означает обращение к жизни Бодхисаттвы, а не изучение доктринальных последствий подобной жизни. Пламя зажигается от пламени, и, в конечном счете, жизненное устремление рождается не из теорий о жизни, но из самой жизни. Джатаки и аваданы – основные писания идеала Бодхисаттвы, поскольку вместо того, чтобы просто пробудить наш интерес путем исследования учения о Бодхисаттве, они вдохновляют нас поразительно простым и подлинным примером того, как на самом деле живет Бодхисаттва, как на протяжении не одной, а сотен жизней он мучится и страдает ради абсолютного блага всех живущих. Поэтому вовсе не удивительно, что в уже цитировавшемся эссе Лама Анагарика Говинда пишет:

«Джатаки – это божественная песнь идеала Бодхисаттвы в той форме, которая обращается напрямую к человеческому сердцу и, следовательно, понятна не только мудрецу, но и самому простому уму. Только умник отнесется к ним со снисходительной усмешкой. До наших дней Джатаки не утратили своей человеческой привлекательности и продолжают оказывать глубокое влияние на религиозную жизнь всех буддийских стран. На Цейлоне, в Бирме, Сиаме и Камбодже толпы людей с жадным вниманием часами слушают истории о прошлых жизнях Будды, когда монахи повторяют их в ночи полнолуний, и даже в Тибете я видел слезы на глазах грубых погонщиков, когда, сидя у костра, они пересказывали друг другу страдания и жертвы Бодхисаттвы. Для этих людей Джатаки – это не «фольклорная» литература, а нечто, что происходит на их глазах и оказывает мощное влияние на их собственную жизнь. Нечто, что трогает их до глубины души, поскольку оказывается вечной реальностью»^⁴.

Чтобы джатаки тронули вас подобным образом, нужно читать их, как поэзию, то есть, так сказать, «сознательно отказавшись от недоверия» ко всему, что мы не способны принять с чисто интеллектуальной точки зрения. Красота мильтоновского Рая трогает нас независимо от того, принимаем ли мы библейскую историю сотворения мира или нет. В «Вессантара-джатаке», одной из самых известных и широко почитаемых среди всех историй о предыдущих рождениях Будды, принц Вессантара во исполнение своего обета отдавать все, что у него попросят, не только отказывается от безопасной жизни в царстве отца, но и от жены и детей. Вопрос о том, вправе ли Вессантара отвергнуть жену и детей подобным образом, в данном случае не важен. Цель этой джатаки – не показать, что семья человека – род движимого имущества, которое, как золото, отдается по собственной воле. Ее цель – показать, что абсолютная непривязанность ко всему мирскому – неотъемлемая часть идеала Бодхисаттвы. В другой джатаке Бодхисаттва жертвует свое тело голодной тигрице, которая не может накормить свое потомство. Дело не в том, что человеческая жизнь менее ценна, чем жизнь животного. В джатаке говорится об абсолютном самоотречении. Комментируя этот эпизод, автор уже цитировавшегося эссе, человек в высшей степени восприимчивый, говорит:

«Современному человеку подобная история может показаться нелогичной и преувеличенной <…>, поскольку он судит о ней с чисто интеллектуальной, то есть внешней точки зрения, в свете которой жертва кажется несоразмерной. Сохранение – или, скорее продолжение – жизни каких-то диких зверей не кажется достойным поводом жертвовать человеческой жизнью.

Однако буддист видит эту историю в совершенно ином свете. Для него имеет значение не фактическая, объективная реальность, а мотивация, сила сострадания, которая заставляет Бодхисаттву действовать подобным образом, вне зависимости от внешних обстоятельств. Духовный и символический смысл этого поступка выходит далеко за пределы очевидных событий. <…>

То, что жизнь тигрицы и ее детенышей спасены, не имеет столь основополагающего значения, как то, что Бодхисаттва ощущает внутри себя их страдания и отчаяние во всей их ужасающей реалистичности и доказывает своим поступком, что нет разницы между его собственным страданием и страданием других.

В этой высочайшей жертве он преодолевает иллюзию собственного «я» и, следовательно, закладывает основу для последующего обретения состояния Будды»^⁵.

Если современного человека не трогают джатаки, то это потому, что он видит изображенную в них жизнь Бодхисаттвы не как идеал, которому нужно следовать, а как учение, с которым можно согласиться или не согласиться на чисто интеллектуальном основании. Цепляясь за букву учения, он упускает дух. Учение о Бодхисаттве как концептуальная формулировка духовной жизни Бодхисаттвы действительно существует, но это учение, подобно всем учениям буддизма, обладает исключительно прагматической ценностью: его роль – обеспечить реализацию идеала. Хотя на последующих страницах описательная природа данного труда обязывает нас рассмотреть идеал Бодхисаттвы в рамках учения о Бодхисаттве, мы не должны ни на мгновение забывать, что наша главная забота – не учение, а идеал, и, как у удара кремня о сталь есть лишь одна цель – заронить искру, так и интеллектуальное рассмотрение имеет своей целью только одно – зарождение пламени запредельной жизни.

1 «Буддийские тексты на протяжении веков», с. 172-173.

2 Там же, с. 130.

3 «Истоки идеала Бодхисаттвы», «Ступени», т. ii (январь 1952 г.), с. 245.

4 Там же, с. 244.

5 Там же, с. 243-244.

Обзор буддизма: идеал Бодхисаттвы

Обзор буддизма: идеал Бодхисаттвы, Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу на PDF: «Обзор буддизма: идеал Бодхисаттвы»