Примерно за пятнадцать столетий индийский буддизм прошел три главных этапа, на каждом из которых внимание уделялось разным аспектам. Первый этап последователями более поздних буддийских школ был назван Хинаяной, «меньшим путем», но можно рассматривать его просто как ранний буддизм. Это время первого расцвета традиции буддизма, когда особое внимание уделялось соблюдению этических наставлений и психологическому анализу. С развитием того, что стало известно – по крайней мере, среди самих последователей этого течения, – как Махаяна, «великий путь», фокус сместился на практику поклонения и то, что можно назвать метафизикой, хотя и совершенно иного рода, чем метафизика западной традиции. А на третьем этапе, этапе Ваджраяны, алмазного пути (который также называют тантрическим) особое внимание уделялось использованию символов, ритуалов и медитации^¹.

Каждый этап развивался как ответ на существующую традицию (или даже как реакция против нее), но не замещал ее полностью: сущностные черты предшествующих традиций сохранялись в каждом новом синтезе учения. Даже тогда, когда тому способствовали изменения культурной обстановки, когда Ваджраяна или Тантра была перенесена в Тибет, тибетцы не изменили суть индийской традиции Тантры, а, скорее, развили ее. Единственным реальным нововведением стало включение местных тибетских божеств в мандалы, однако эти фигуры никогда не играли важной роли. Даже песни Миларепы, которые кажутся совершенно по-особому тибетскими, берут истоки в индийской литературе.

Тантра продолжала развиваться среди индийских буддистов до тех самых пор, пока буддизм не исчез с индийской земли. Но индийская традиция всегда лишь на шаг опережала ее развитие в Тибете. На протяжении нескольких столетий тибетские монахи и ученые приходили в Индию и жадно разыскивали новейшие тантрические учения, чтобы изучать их, практиковать их и принести в Тибет. Тибетцы не полагались исключительно на индийские формы практики – они усвоили дух учений и практиковали их по-своему. Но до того как у них появился буддизм, у тибетцев почти не существовало собственной культуры, поэтому их культура всегда была главным образом буддийской, а это подразумевало принятие индийских культурных форм. Примерно та же ситуация сложилась в Шри-Ланке и даже в Японии. Исключением, конечно, был Китай: китайцы не всегда относились по-доброму к индийской культуре, которая сопутствовала буддизму, потому что у них уже была собственная высокоразвитая культура.

Мы, приспосабливая буддизм к Западу, находимся во многом в положении, подобном тому, в котором оказались китайцы: у нас уже есть высокоразвитая культура, и это оказывает влияние на то, как мы воспринимаем буддизм. Возможно, мы впитываем новейшие учения с той же жадностью, с которой это делали тибетцы многие столетия назад. Но мы можем обнаружить (с тибетцами такого не могло произойти), что возникает конфликт между буддийской традицией и культурой, в которой мы родились, которая оказывала на нас влияние всю нашу жизнь. Это особенно верно в том случае, если мы пытаемся понять буддизм Тантры со всеми его символами, ритуалами и, на первый взгляд, мистическими практиками. Необычайно рационалистический и светский характер западного общества заставил многих жаждать мифа и символа. Вместе с тем, нам нужно приложить особые усилия, если мы хотим осознать подлинную природу этих мифов и символов, чтобы они могли стать частью нашей жизни творческим и естественным образом.

Как бы то ни было, именно таков был мой опыт. Впервые я встретился с Тантрой, когда жил в Калимпонге, маленьком городке у подножия восточных Гималаев. Так я оказался в окружении великих царств тантрического буддизма – Сиккима, Бутана, Непала, Тибета, – и сам Калимпонг полнился практиками Тантры, большей частью тибетскими беженцами, спасавшимися от китайского вторжения. Но, хотя меня окружала Тантра, мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать ее смысл. К тому времени, в 40-50-е, я уже был преданным практиком буддизма в течение некоторого времени, но это никак не подготовило меня к Тантре: книг о ней на английском не существовало, по крайней мере, достоверных. Но в Калимпонге мне стали встречаться люди, по-настоящему вовлеченные в практику тантрического пути. Спустя какое-то время я также познакомился с тибетским искусством и ритуалами, а впоследствии встретил нескольких великих тантрических гуру и сам пережил опыт тантрического посвящения и практики.

Я хорошо помню свои первые впечатления от Тантры. Пытаясь глубже проникнуть в нее и увидеть, что это такое и как это связано с другими формами буддизма и современной мыслью – психологией, сравнительным символизмом и так далее, – я все больше ощущал, что оказался в джунглях, в джунглях, в которых очень легко заблудиться. На первый взгляд, существовало такое множество традиций, так много методов медитации и форм выполнения ритуалов, такое множество подношений – и огромное разнообразие церемониальных одеяний и даже головных уборов.

Я часто говорил своим друзьям-тибетцам, что для меня Тантра слишком пространна и сложна, чтобы изучать ее целиком, и потому я собираюсь ограничиться изучением лишь малой ее части. Я говорил, что избрал для изучения головные уборы, некоторые из которых были очень странными и удивительными. Я соберу коллекцию, по крайней мере, из сотни тантрических головных уборов и напишу об этом книгу. Конечно, я этого так и не сделал. Но даже тогда, когда я начал серьезно изучать тантру, изображений в храмах, свитков и образов Будд и Бодхисаттв, гуру, даков, дакини и дхармапал было так много, что долгое время у меня сохранялось ощущение, что Тантра – действительно дикие джунгли.

Это, скорее всего, чувствует любой западный человек, начинающий изучать Тантру, даже в очень простой форме ограниченного набора символов, с которыми вы встретитесь в этой книге. Это впечатление богатства и разнообразия, изобилия, плодовитости и цветистости легко сможет сбить с толку в самом начале. Но ощущение растерянности при встрече с творческими символами тантрического буддизма – не причина для тревоги. На самом деле, очень хорошо, если мы теряемся в контексте Тантры с точки зрения интеллекта. Иногда символы трогают или беспокоят нас, и мы точно не можем сказать, почему и что именно нас беспокоит. Обретая больше опыта, мы обнаруживаем, что на самом деле Тантра – не джунгли, как кажется на первый взгляд. Она больше похожа на сад или, скорее, садовый комплекс. Несмотря на богатство Тантры, на ее невероятную плодовитость, огромное изобилие материала и его избыточность, в ней присутствует некий рисунок или несколько взаимосвязанных рисунков. Эти рисунки не интеллектуальны, а духовны. Они не навязаны Тантре извне, они раскрывают ее глубину, выражают ее сущностную природу и высочайшую цель.

Какова эта цель? Тантрический буддизм сосредоточивается не на теориях или измышлениях, не на формальной религиозности или внешнем благочестии, а на непосредственном ощущении в глубинах нашего существа того, чем мы на самом деле являемся в своей сути. Он стремится открыть нам нашу сущностную природу – не просто психологическую, а экзистенциальную, метафизическую и даже трансцендентную. Если речь идет о Тантре, этот опыт нельзя передать с помощью понятий. На самом деле, понятия не могут ничего сказать нам о нем, никак не ведут и не приближают нас к цели. Она запредельна словам, запредельна мысли, запредельна сознательному уму и личности. Но это непосредственное переживание можно пробудить, уловить или хотя бы на мгновение ощутить с помощью символов. Весь путь Тантры к Просветлению устлан символическими образами, мантрами и ритуалами. Вы натыкаетесь на них на каждом шагу: на самом деле, путь Тантры состоит, главным образом, из них. И все они призваны отразить это непосредственное переживание, привести к нему или дать его проблеск.

Что такое символ? Сама природа символов мешает определить их; лучше позволить им самим говорить за себя, и именно так мы будем действовать по отношению к символам Тантры. Но мы можем, по крайней мере, прийти к одному общему выводу: символ – это не знак. Он не замещает то, что можно постичь каким-то другим образом. Суть в том, что постичь то, что представляет собой символ, обрести ощущение этого можно только посредством самого символа. Можно придать символу смысл, если вам хочется, можно использовать свое понимание или опыт как отправную точку для ряда идей или представлений, но это не означает, что вы обрели понимание того, на что указывает символ. Символы – это не понятия, поэтому их смысл нельзя исчерпывающе изложить с помощью концепций. Обычно в них есть нечто вполне конкретное – форма и цвет, – и они что-то передают. Но то, что они передают, нелегко определить словами. Они подобны снам, которые оставляют яркие впечатления, сильные чувства, но не поддаются выражению с помощью концепций.

Возьмем один из любимых символов буддийской традиции, лотос, или, если это ближе вам, лилию или розу. Позвольте уму погрузиться в него, а затем спросите себя, что вы ощутили. Что такое этот цветок? Что оно значает? Определенно, это не ботанический вид. Он что-то передает: он внушает вам определенное ощущение, которое выходит за пределы ботанических характеристик. Именно это делает его символом. Но как это работает? Мы наделяем невинный цветок качествами, которыми он не обладает, или в нем действительно присутствует некое качество, и мы не проецируем его на этот цветок?

Когда вы рассматриваете лотос как символ, вы ощущаете, что он как бы озаряется другим, высшим измерением реальности. Эта реальность в некоторых буддийских текстах описывается термином «шуньята», пустота, что сродни неуловимой, неопределимой тайне подлинной природы вещей. Однако мы не можем открыть этой тайны, если не ощутим ее в том, что окружает нас каждый день. Как говорится об этом в сутрах Совершенства Мудрости, мы можем ощутить шуньяту лишь посредством рупы, а рупа («форма») относится к объектам, которые мы можем воспринимать нашими органами чувств. Символ – это объект, который рассматривается, ощущается или переживается как обладающий более высоким значением, которое нельзя свести к словам или понятиям. В нем есть нечто иное, чем форма, цвет или звук, но это также передается через эту форму и неотделимо от нее.

Поэтому не совсем верно говорить, что символ замещает что-то. Скорее, символ и есть этот объект, каким он предстает в определенных условиях, в определенном ракурсе. Главное слово здесь – «предстает». То, что определяет, как нечто «предстает нам», – качество восприятия человека, который видит этот объект. Кпримеру, образ Будды – широко известный символ Просветления. Но как мы узнаем об этом? Вряд ли мы способны распознать это из личного опыта Просветленного состояния. Вероятно, у нас есть некоторые понятия о Просветлении и, если мы достаточно восприимчивы, мы можем получить слабое представление о том, каково Просветление, посредством символа Будды. Но это представление не обязательно соответствует нашему пониманию Просветления.

Чтобы получить хотя бы намек на истину, мы должны быть восприимчивы к символу. Не то чтобы он обозначал собой нечто определенное и передавал этот смысл нам автоматически. Символизм – в глазах того, кто вглядывается. В этом одно из различий между символом и концепцией. В определенных состояниях ума – в состояниях ума, развитых в медитации, – все переживания символичны, и во всем видится возвышенный смысл. Если снова воспользоваться языком Совершенства Мудрости, поскольку все формы пусты (все рупы – шуньята), каждый раз, когда мы встречаемся с рупой, мы встречаемся с шуньятой. Все, что мы видим (дерево, небо, облака), следовательно, символично, это «огромные непостижимые символы», как говорит Китс.

В конечном счете, ни одна вещь не значительнее любой другой. Вещи нельзя разделить на символы и не-символы. Они просто становятся символическими в определенных условиях; символ – это особая вещь, рассматриваемая в определенных обстоятельствах или определенным образом. По сути, все может стать символом. Можно сказать, что все символично, но некоторые вещи более символичны, чем другие. Частично мы ощущаем, что некоторые вещи более значительны, чем другие, по субъективным причинам. Большинство людей охотнее видят значимость прекрасного заката, чем кучки пепла. Нельзя сказать, что лотос более реален, чем одуванчик, что он обладает большим смыслом, но по субъективным или культурным причинам он стал более уместным символом. Могут быть и объективные причины: то, как лотос растет незагрязненным в мутной воде, к примеру, делает его особенно уместным символом чистоты. Но нужно помнить, что все эти ассоциации не являются исключительно интеллектуальными. Вам нужно почувствовать чистоту лотоса. Если вы лично не видели его и с трудом представляете, вы можете ощутить то же самое по отношению к любому красивому цветку, на котором вам довелось увидеть росу ранним утром.

Вы не можете составить список и сверить каждый символ и его смысл. Символ – это не точная копия чего-то, что существует совершенно отдельно от него на неком высшем плане. Дело не в том, что лотос символизирует нечто, совершенно отличное от лотоса, что могло бы символизироваться чем-то еще. То, о чем мы говорим как о символизируемом лотосом, – это, по сути, более глубокое измерение лотоса. Так что, рассматривая лотос как символ, вы видите его более глубоким и подлинным образом.

Именно в этом и заключается духовная жизнь: мы пытаемся найти больше смысла в нашей повседневности. Когда нам это удается, скуке нет места. Таков опыт мистиков и практиков медитации, которые, как говорят, видели все окружающее освещенным светом, сияющим изнутри. Свет, значение, смысл, внутренняя глубина, символизм – все это отсылает нас к одному и тому же. В определенном состоянии ума все, что вы видите, обладает смыслом. Но этот смысл нельзя свести к концептуальному значению – это просто смысл.

Всем нам нужно понять, что обладает символической значимостью для нас самих. Возможно, все мы согласимся, что лотос – или, к примеру, одуванчик – символизирует нечто, но каков ваш истинный опыт? Если отложить в сторону все, что привычно, что они символизируют для вас лично? Вам нужно обрести связь с вашим собственным ощущением символа, иначе он станет лишь ярлыком для манипуляций: «Да-да, это символизирует то-то и то-то». Всегда есть простор для погружения в смысл символов. Довольно часто, как мы увидим, можно обнаружить, что мы открываем смысл символа через другие символы. К примеру, значение определенной фигуры Будды может проясниться, если мы вспомним, что он держит в руках. Однако стоит подходить с осторожностью к объяснению символов чисто концептуальным образом.

В любом случае, воздействие символизма не полностью субъективно. В то время как знак просто указывает на реальность, символ в некоторой степени участвует в ней. И, как я сказал, некоторые символы более символичны, чем другие. Некоторые, как обнаружил Юнг, универсальны, архетипичны, обнаруживаются в тех или иных формах во всех культурах. Есть то, что можно назвать иерархией символизма, и для буддистов образы Будд и Бодхисаттв, естественно, находятся на вершине иерархии. Но в каком смысле эти образы действительно символичны для нас? У нас на стенах свои картины. Мы можем даже визуализировать их в медитации. Но это не обязательно символы, в том смысле, что они полностью, мощно и эмоционально пробуждают нас. Символ – не просто картина на стене. Он есть символ лишь в той степени, в которой вы откликаетесь на него, что чувствуете по отношению к нему.

Следовательно, развитие чувства по отношению к символу может означать, что мы устанавливаем связь между тем, по отношению к чему мы это ощущаем, сколь бы мирским это ни было, с более утонченными вещами, которые, в свою очередь, связывают нас с самим архетипическим символом и делают его более реальным для нас. Образ Будды – это по преимуществу символ духовного роста, самый возвышенный символ, доступный нам, но в то же время нам, возможно, легче будет подойти к нему через ряд других символов. К примеру, определенный образ Будды может быть связан с символом слона. Хотя Будда может находиться за пределами вашего видения, вы по каким-то причинам чувствуете симпатию к слонам и основываете связь на этом. Мы цепляемся за то, что можем. Именно в этом смысл разнообразия Тантры – всегда есть то, что привлечет каждого.

Поначалу нам, возможно, придется признать, что образ Будды для нас не символ, а лишь картинка. Может, он и представляет для нас вдохновляющий идеал, но пока это только идеал, нечто, воспринимаемое умом. Если бы образ Будды действительно был для нас символом, он бы глубоко трогал нас, пробуждал и захватывал все наши энергии. Если мы просто восхищаемся им как яркой картинкой или воспринимаем его как абстрактный интеллектуальный идеал, он, несомненно, еще не стал для нас символом. Может, это случится в будущем (или не случится), но пока это не так. Этот образ может стать символом, и мы можем желать этого, но это не обязательно работает здесь и сейчас.

Могут ли слова привести нас к более глубокому пониманию символов? Мы должны точно определиться с этим перед началом этого исследования, которое, включая многие словесные образы, стоит признать, будет включать и, по крайней мере, некоторые концептуальные объяснения. Сами концепции, в конечном счете, безусловно, берут начало в чувственном опыте, и, следовательно, имеют отношение к непосредственному переживанию вещей. Язык в своей сути метафоричен и, подобно символам, метафоры указывают на то, что нельзя передать любым другим образом. Когда мы используем слова, мы обычно не осознаем их метафорические истоки и символические ассоциации. Когда мы говорим о представлении, к примеру, мы обычно не думаем о «том, что поставлено перед нами», а именно это буквально и означает слово. Мы не воспринимаем слово как пространственную метафору, хотя именно ею оно и является.

Даже тогда, когда мы осознаем метафорическую природу языка, что нам делать с этим? Возьмем слово «Просветление». Забудем на мгновение о санскритском оригинале и продумаем о том, что это слово, очевидно, содержит слово «свет». Хотя это слово буквально отсылает к миру чувств, в данном контексте «свет», несомненно, означает некое понимание того, что выходит за пределы чувств. Но если мы хотим исследовать точный смысл выражения «Просветление», что можно будет сказать? Если не свет в буквальном смысле слова мы ощущаем, становясь Просветленным, тогда что? Мы не можем это передать иначе как посредством каких-то других метафорических выражений.

Иногда словам – и особенно поэзии – как-то удается выйти за пределы слов или, по крайней мере, указать на реальность, запредельную им. Но мы не должны обманываться словесной искусностью. Даже если мы осознаем, что ни одно словесное определение не может быть исчерпывающим, мы, вероятно, все еще думаем, что мы, по крайней мере, нечто описали. Но в реальности мы вообще ничего не описали – а если и описали, не можем достоверно утверждать это и сравнить с каким-то иным методом объяснения.

Тогда наши отношения с языком, по сути, подобны нашим отношениям с символами. Подобно тому, как мы можем использовать символы условным образом, мы склонны укладывать слова в схемы, которые всеми принимаются как осмысленные, но, возможно, мало что значат для нас. Цель следующих глав – познакомить вас с творческими символами тантрического буддизма таким образом, чтобы помочь вам обрести подлинный смысл в этих символах. Чем более восприимчивы вы будете к резонансам слов, чем усерднее будете пытаться видеть мысленным взором картины, которые они пробуждают в вас, тем живее станут символы.

Но не наши усилия оживляют тантрический символизм и делают эти символы значимыми в нашей жизни – по крайней мере, не интеллектуальные или сознательные усилия. Сами эти символы повлияют на нас, поработают над нами и преобразят нас, если мы будем чутки по отношению к ним. Они отсылают к тому, чего мы еще не осознаем, но осознаем впоследствии, постигнем в духовном смысле. Символы – не мертвые, неподвижные ярлыки. Они полны энергии, дают начало жизни, духовной жизни. Они творят по самой своей сути. Творческие символы тантрического буддизма – не просто объект исторического интереса. Они не обладали творческой силой лишь абстрактно, в прошлом, в Тибете или Индии. Они продолжают творить в нас. Они воздействуют на нас, наполняют энергией, ускоряют изменения в духовной жизни здесь и сейчас, прямо сейчас.

1 Важным поворотным моментом в истории тантрического буддизма является случившееся, по-видимому, в конце седьмого столетия, появление термина Ваджраяна, «Алмазный Путь». Это выражение, которое впоследствии стало одним из стандартных самоназваний тантрического буддизма, появилось в то время, когда слово «ваджра», означающее одновременно «алмаз» и «удар молнии», стало играть важную символическую роль в некоторых текстах, указывая на нерушимость и силу пробужденного, просветленного состояния (бодхи). Стоит отметить, что термин «Ваджраяна» не использовался до этого периода, и, следовательно, выражения «буддизм Ваджраяны» и «тантрический буддизм» не тождественны. На самом деле, то, что справедливо по отношению к буддизму Ваджраяны, не обязательно верно по отношению к тантрическому буддизму в целом» (Энтони Трайб, «Мантраяна/Ваджраяна – тантрический буддизм в Индии», «Буддийская мысль: полное введение в индийскую традицию» Пола Уильямса и Энтони Трайба, Рутледж, Лондон и Нью-Йорк, 2000, с. 196 и далее).

«Творческие символы тантрического буддизма?» Сангхаракшита

«Творческие символы тантрического буддизма», Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу «Творческие символы тантрического буддизма»