Любой, кто читает лекции или пишет книги о буддизме, вскоре обнаруживает, что определенные слова особенно привлекают людей. Одно из таких слов – «тайный», как я однажды узнал от друга, чья работа в издательстве в качестве рецензента по восточной тематике включала рекомендации авторам по названиям книг. Он сказал мне, что если ему казалось, что книга, скорее всего, будет не очень хорошо продаваться, он обычно советовал автору включить в название слово «тайный». Несомненно, людям нравится идея о проникновении в тайны, открытии того, что им не предназначалось знать. Еще одно слово, которое, по-видимому, пробуждает любопытство – «секс» (может быть, людям кажется, что они что-то упускают). И, конечно, слова «Тантра» или «тантрический» также вызывают жгучий интерес, кажется, даже более устойчивый, чем «Дзен».

Однако больше всего, вероятно, манит слово «магический». Это слово действительно крайне популярно, особенно если соединить его с одним или несколькими словами из тех, которые я уже упомянул. (Будем надеяться, что никто не соединит все эти слова, чтобы поразить нас названием вроде «Тайная дзенская йога тантрической сексуальной магии»). Однако – даже несмотря на риск показаться охочим до сенсаций – нельзя не упомянуть хотя бы однажды о магии, говоря о теме тантрического пути к Просветлению. Причина этого в том, что большей частью символизм индо-тибетской тантрической традиции берет начало в индийских магических практиках, которые все еще используются по всему субкониненту.

Нужно признать, что эта популярная магия – не слишком возвышенного рода. У нее нет особой философской основы и духовного содержания, во всяком случае, в том смысле, как это понимает большинство людей. Большей частью она направлена на достижение чисто мирских целей с помощью сверхъестественных– или, по крайней мере, паранормальных – средств и методов. Предположим, к примеру, что вы живете в деревне и враждуете с одним из своих соседей: вы хотите избавиться от него и, возможно, даже желаете ему смерти. В обычных обстоятельствах, к счастью, нелегко провернуть все это. Безмятежность индийской деревни скрывает разнообразные интриги, но не очень-то легко избавиться от кого-нибудь обычными средствами, если только вы не очень влиятельный человек. Вместо этого вы обратитесь к магии. Вы закажете то, что известно как ритуал разрушения, эксперту в магическом искусстве или даже проведете его сами. Так или иначе, так вы сможете надеяться на то, что смерть вашего врага недалека.

Когда я жил в Калимпонге, магия подобного рода использовалась там довольно часто. В ночь полнолуния я часто слышал их моей вихары звуки барабанчиков, бьющие по несколько сотен раз подряд: тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук, иногда всю ночь, и сопровождаемые ужасным завыванием и плачем: маг или колдун (джакри, как его называли) произносил свои призывания, танцуя и стуча в барабан. Цель обычно не заключалась в чьей-то смерти, но, определенно, подобные ритуалы проводились по какой-то низменной причине. Довольно часто смерти в этом районе приписывались колдовству или черной магии, как бы мы это назвали. В Индии, и особенно вдоль границы с Гималаями, практики такого рода не исчезли и в наши дни.

Помимо необходимости устранения врагов или, по крайней мере, причинения им вреда магия служит и другим сомнительным, если не преступным мотивам. Предположим, к примеру, что вы имели несчастье влюбиться и обнаружили, что объект вашей страсти не выказывает никакого интереса к вам. Что вам делать? Проверенное временем средство – прибегнуть к любовной магии, которая, как ни удивительно, еще более популярна, чем заговоры на смерть. Вы исполняете – или кто-то исполняет для вас – приворотный ритуал, и в результате человек, который вас интересует, предположительно, почувствует к вам неотвратимую тягу против своей воли (не слыша, возможно, даже доводов рассудка), как будто с помощью какой-то непреодолимой силы. Люди в Индии, если увидят в вас своего рода святого (особенно молодые девушки), вполне возможно, спросят, если ли у вас подобные магические силы.

Есть, конечно, и еще кое-что, интерес к чему столь же неиссякаем, как и к любви: деньги. Представьте: вы живете в индийской деревне, в жалкой хижине, все ваше имущество – лишь несколько горшков и сковородок, несколько полотнищ и старая кровать, у вас нет возможности добыть деньги обычными средствами, но разбогатеть очень хочется. Не стоит отчаиваться: всегда можно провести «ритуал процветания» – а еще надежнее, если кто-то проведет его для вас. Единственная загвоздка в этом плане быстрого обогащения – в том, что подобные ритуалы обычно довольно дороги.

Многие другие магические ритуалы для самых разнообразных мирских целей дошли в индийских деревнях из древности до наших дней: ритуалы для получения потомства, ритуалы для насылания паралича, ритуалы для умилостивления врагов и злых духов, ритуалы для победы в юридических процессах, ритуалы для избавления от несчастий, для исцеления и так далее. По мере своего развития индийская буддийская Тантра приняла и приспособила довольно большое количество подобных ритуалов, используя их символизм и возвысив его, наделив его новым смыслом. К примеру, ритуалы различного рода стали отождествляться с различными семействами Будд. Все Будды и Бодхисаттвы разделены, согласно их духовным склонностям, на эти группы: семейство ваджры, семейство драгоценности, семейство лотоса и так далее, и каждый магический ритуал стал ассоциироваться с тем или иным из них.

Более того, каждый из важных ритуалов стал рассматриваться как символ определенной активности Просветленного ума. В Тантре Просветление воспринимается – и переживается – не как пассивное или инертное состояние, в которое вы погружаетесь, а как нечто активное, динамичное, почти вибрирующее, выражающее себя в рамках действия. В индийской буддийской Тантре даже древний магический ритуал разрушения символизирует одну из главных функций Просветленного ума – победу над реальным врагом: неведением. Ритуал привлечения, с другой стороны, символизирует деятельность, очаровывающую сердца живых существ. Согласно подобным взглядам, Просветленный ум обладает для всех живых существ непревзойденной – хотя и возвышенной – притягательной силой. Просветление – не только истина, реальность, высшее благо, не только глубокое сострадание: это то, чего по-настоящему желает каждый, знает он о том или нет. Когда вас привлекает нечто прекрасное в природе или в искусстве, на самом деле вас притягивает запредельная красота, отражением которой являются все эти отдельные прекрасные вещи. Просветление переживается и описывается как чистая красота, красота, которую можно ощутить во всем и к которой тянется все живое.

В триединстве греческих идеалов – добра, истины и красоты – мы, вероятно, склонны считать красоту чуть менее важной, чем остальные две составляющие. Пуританская традиция Запада склонна смотреть с пренебрежением на идеал, выраженный в рамках красоты и притягательности, а буддийская Тхеравада также склонна относиться к красоте несколько подозрительно. Тхеравадины с большим одобрением рассказывают историю монаха, который провел в келье сорок лет, а когда посетитель заметил фрески на ее стенах, сказал: «Какие фрески?» Подобно этому, святой Бернард, как известно, взял за правило не замечать Альпы на пути в Рим. Но для греков прекрасное было, вне всяких сомнений, связано с нравственным, и красота также приняла определенно запредельное направление в суфизме, неоплатонизме и некоторых формах индуизма. На самом деле, несмотря на строгости тхеравадинов, следы этого идеала видны в самом Палийском каноне. На пали субха означает одновременно «чистый» и «красивый», а «освобождение, называемое прекрасным» – третья из восьми так называемыхвимокш, восьми освобождений.

Связь между красотой и благом – отправная точка духовной жизни, что вполне очевидно. Если вы принимаете красоту как цель, вы начинаете видеть ее повсюду, видеть все прекрасным и, как следствие, радоваться всему и вся и поступать по-доброму. Если вы развиваете метту, любящую доброту, вы естественным образом видите красоту в людях, даже если с обычной точки зрения они уродливы. Несомненно, опасность увлечения красотой заключается в том, что она обычно очень явственно ощущается на уровне камалоки, уровне чисто мирского удовольствия или более утонченного эстетического переживания, на уровне рупалоки, тонкой, архетипической формы. Но разве красота ограничивается тем, что имеет форму? Разве нельзя сказать, что бесконечное пространство по-своему красиво – или бесконечное сознание, если на то пошло? Платон говорит в «Пире» о переходе от прекрасных форм к прекрасным характерам, а связь между красотой и истиной признается учеными, ищущими «изящных» доказательств. Подобно этому, в визуализации Будды или Бодхисаттвы цвет и красота их формы – не просто украшение, подчеркивающее их притягательность: это выражение мудрости, сострадания и энергии, которую они воплощают. Их красота отсылает к подлинной красоте этих качеств – и наша эстетическая реакция не должна исчерпываться уровнем света и цвета.

К ритуалам разрушения и привлечения Тантра добавила еще два ритуала, позаимствованные из древних магических традиций, рассматривая их также как соответствия функциям Просветленного ума. Это был ритуал процветания, который символизировал способность Просветленного ума побуждать непросветленные умы двигаться в направлении Просветления, а также ритуал умилостивления, который связан с успокаивающим покоем, свойственным Просветленному уму – как, к примеру, когда исторический Будда укротил слона, которого заставили наброситься на него.

Тантрики стали ассоциировать эти ритуалы с особыми цветами. Цвет обладает не только эстетической, но и символической ценностью, и цвета, связанные с каждым ритуалом, выражали настроение ритуала и тип запредельной активности, который он стал символизировать. Ритуал разрушения стал называться черным, ритуал привлечения – красным, ритуал процветания – желтым, а ритуал умилостивления – белым. Когда мы рассматриваем символизм цветов, нужно подходить к этому с осторожностью, помня природу символизма в целом. Мы не пытаемся привязать устойчивое значение к каждому цвету. Идея скорее в том, чтобы ухватить, почувствовать те эмоциональные и духовные ассоциации, которыми могут обладать цвета. Впоследствии мы поймем, что тантрический символизм цветов не всегда соответствует символизму цветов на Западе или даже в других частях Востока.

Итак, для начала, каковы же ассоциации с красным цветом? Это цвет крови и, следовательно, цвет жизни – физической жизни и, косвенным образом, жизни в целом. Без крови нет жизни. И, как горяча кровь, так и красный – цвет тепла, как физического, так и эмоционального. Красный, по сути, – цвет всех положительных эмоций и, в частности, согласно тантрической традиции, цвет любви.

Слово «любовь», конечно, может обозначать совершенно разные вещи. Мы лучше поймем эмоцию, которую Тантра связывает с красным цветом, обратившись к санскритскому слову, используемому в Тантре в данном контексте – маха-рага. Рага в обычном литературном или психологическом контексте обозначает сильную, даже необузданную страсть, а маха-рага, следовательно, «великая страсть». Но слово маха имеет в буддизме особый смысл, особенно в контексте Махаяны и Ваджраяны. Оно обычно обозначает или предполагает шуньяту – еще один термин, который трудно перевести. Шуньятаозначаетпустота. Словотакжеобозначаетполноту. Слово обозначает нечто относительное, а также абсолютное. Вероятно, лучше всего в данном контексте перевести это как «реальность», «истина», «абсолютное» или «запредельное».

Этот термин маха, используемый в качестве приставки, следовательно, предполагает, что все, что относится к слову, к которому она присоединяется, обретает природу шуньяты, то есть очищается в пламени опыта шуньяты. Если слову предшествует приставка маха, его не нужно истолковывать в обычном смысле: оно обозначает нечто, что слито с реальностью, погружено в реальность или очищено опытом реальности. Поэтому слово Махаяна – очевидный пример – обозначает не просто великую яну (путь) в противовес малой яне. Оно обозначает яну, которая заключается в опыте абсолютной реальности или, по крайней мере, устремлена в направлении абсолютной реальности. Подобно этому, выражение махасаттва, как в Бодхисаттве-Махасаттве (это наименование появляется в «Алмазной сутре», к примеру) не означает просто великое существо. Это означает существо, вся природа которого преобразилась путем погружения в опыт шуньяты. Махасаттва – это запредельное существо, подвергшееся шуньяте существо, если можно так сказать.

Следовательно, маха-рага в контексте Тантры – не великая страсть в смысле исключительной страсти. Это полностью одухотворенная эмоция. Сила эмоции – эмоциональность – не уменьшается, но она очищается, погружается в глубины шуньяты и потому преображается. Маха-рага - это одухотворенная и даже запредельная страсть. Можно описать ее – если вообще стоит это делать – как непрерывный поток мощного, позитивного чувства, которое спонтанно изливается из самого сердца Просветления в направлении всех живых существ. Все это символизирует в Тантре красный цвет.

Желтый цвет привносит совершенно иной ряд ассоциаций. Это цвет солнца, цвет спелого зерна или урожая – глубокий, богатый, золотой. Следовательно, это цвет роста, зрелости и даже совершенства. В земледельческих обществах хороший урожай означает процветание, поэтому желтый – это также цвет богатства, изобилия, избытка, полноты (не только в узком материальном смысле, речь также о духовных богатствах заслуг). Кроме того, желтый также стал обозначать все, что редко, драгоценно и дорого. А поскольку то, что драгоценно, дарит удовольствие, желтый также оказался связанным с восторгом, жизнерадостностью и красотой любого рода, физической и духовной. На высочайшем уровне желтый стал символизировать неистощимое изобилие и неиссякаемую творческую силу Просветленного ума, творческую силу, которая изливается изобильно на всех живущих.

Зеленый передает также совершенно другие эмоции, хотя и столь же исключительно положительные. Это цвет травы, нежных проростков молодых рисовых побегов и листвы огромных лесов. Это цвет природы – не кровожадной природы, показывающей клыки и когти, а природы в ее самом спокойном и безмятежном аспекте. Следовательно, зеленый – цвет свободы от опасности, страдания, страха и беспокойства, и, следовательно, также цвет убежища, укрытия, защиты: на самом деле, это цвет Обращения к Прибежищу. Это цвет гармонии, равновесия и исцеления – а еще, как ни парадоксально, цвет действия, особенно действия, предпринимаемого для восстановления утраченного равновесия. Поэтому это цвет справедливости и самой кармы. Может показаться странным, что мы наделяем абстрактное понятие цветом, но именно к этому приводит нас рассмотрение цвета в символическом аспекте – в данном случае к тому, что карма, так сказать, зеленого цвета. Следовательно, зеленый символизирует гармонизирующий, примиряющий, уравновешивающий аспект Просветленного ума – аспект, который сглаживает все углы, согласует все и устраняет неровности. Он также символизирует восстанавливающий, исцеляющий аспект Просветления.

Голубой, что совершенно очевидно, – цвет неба, а слово «небо» сразу же наводит на мысль о просторе, безграничности и даже бесконечности, так что и у синего цвета те же оттенки смысла. Ясно-синее полуденное небо, чистое от облаков – такое небо бывает в тропиках – предполагает свободу от всех затемнений. Это не теоретический символизм: вы можете действительно ощутить это чувство свободы, видя подобное небо, как это часто случается в Индии или Тибете: оно напоминает огромный купол чистой, глубокой, сияющей голубизны, который не затемняет ни единое облачко. Благодаря этим ассоциациям с безграничным небом синий стал символизировать истину – истину в ее обнаженности, безоблачности, откровенности, истину, подобную синему небу, сияющему и бесконечному. Даже когда в небе есть облака, они появляются и исчезают, а небо за ними остается неизменным. Поэтому синий – не просто цвет реальности, истины, но, говоря более конкретно, цвет реальности в ее вечном, необусловленном аспекте: то, что не изменяется, то, что остается, когда исчезают все преходящие вещи. Следовательно, он символизирует не просто какой-то аспект Просветленного ума, а сам Просветленный ум.

Белый – цвет снега, снежных вершин Гималаев – вершин, которые от века к веку оставались неприступными, нетронутыми, незагрязненными. Следовательно, белый – цвет покоя, чистоты, свободы от вмешательства. Это также цвет, играющий центральную роль. В более активном аспекте он символизирует устранение всех преград и трудностей и, следовательно, успокаивающий, умиротворяющий аспект Просветленного ума, развеивающего все дурное и устраняющего все печали. Английский поэт шестнадцатого века Эдмунд Спенсер хорошо уловил подобное чувство в знаменитых строках из эпической поэмы «Королева фей»:

Могила, брег спасительной страны,

И после жизни смерть как мир после войны.

Белый символизирует этот покой, который приносит огромное удовлетворение, мир, который превыше всякого ума, как говорит апостол Павел (по отношению к миру Божьему).

И, наконец, черный – это цвет ночи, цвет обгоревшего дерева на площадке для сожжения трупов. В контексте Тантры он означает смерть и разрушение – не просто физическую смерть, а духовную смерть, разрушение эго, неведения, всего того, что стоит на пути к Просветлению.

Таковы лишь некоторые ассоциации с основными цветами тантрической традиции. Есть много других цветов, которые встречаются в тантрическом искусстве и медитации – серый, коричневый, оранжевый, светло-голубой, розовый, бледно-зеленый, и они также обладают символическими ассоциациями, хотя и менее однозначными, чем у основных цветов. На самом деле, все цвета обладают какими-то ассоциациями, поскольку ни один цвет не существует абстрактно, по крайней мере, в Тантре. Цвет всегда обнаруживается в связи с объектом (это всегда цвет чего-то), и у этого объекта есть собственное значение. Мы уже сталкивались с этим в отношении ко многим символам, о которых говорили. К примеру, особый цвет приписывается каждому из пяти элементов, символизируемых ступой: желтый – земле, белый – воде, красный – огню, бледно-зеленый – воздуху, золотой или радужный – пространству. В предыдущей главе мы видели, что каждый из пяти континентов традиционной буддийской космологии – определенного цвета. Более того, шесть миров тибетского Колеса Жизни, в которых перерождаются существа в результате своей кармы и которые также символизируют состояния ума, что можно ощутить в этой жизни, здесь и сейчас, связаны со светом определенного цвета: мир богов – с тускло-белым светом, мир титанов – с тускло-красным, мир голодных духов – с тускло-желтым, мир существ ада – со светом дымчатого цвета, животных – с тускло-зеленым светом, а человеческий мир – с тускло-синим светом.

В тантрической традиции каждому символу предусмотрительно приписывается цвет. Тантра будто пытается напомнить нам о чем-то, что мы склонны забывать: все во вселенной обладает цветом или ощущается как обладающее цветом (и не просто обладающее им, а оживленное, лучащееся и сияющее цветом), и этот цвет оказывает на нас эмоциональное воздействие. Это только начинают понимать на Западе, но в Тантре это было известно давным-давно. Предположим, к примеру, что вместо того, чтобы быть голубым, небо стало бы ярко-изумрудным, а листья, вместо того, чтобы быть зелеными весной и золотыми осенью, были круглый год ярко-красными, под цвет ярко-красной траве. Несомненно, мы бы ощущали себя совершенно иначе, отправляясь в деревню и видя изумрудно-зеленое небо, красные деревья и красную траву вокруг себя.

Многие философские системы рассматривают существование в рамках черного и белого цветов, а не в невероятном богатстве оттенков. К примеру, буддизм Тхеравады склонен делить все на черное и белое, к примеру, искусное и неискусное. Но в духовной жизни есть самые разнообразные и прекрасные цвета, и это открывают нам сутры Махаяны и искусство Ваджраяны, которые полны света и цвета. Визионерское искусство всегда использует чистые, яркие, прозрачные, сияющие цвета, что особенно ярко отражают витражные окна великих французских соборов. Напротив, глядя на некоторые европейские картины восемнадцатого века, можно сказать по сдержанности оттенков, что они были написаны в век рационализма. Цвет вернулся в западное искусство с наступлением нового века веры, в работах Уильяма Блейка, Тернера и прерафаэлитов. Кто-то сказал, что чистые, яркие цвета персидских миниатюр соответствуют визионерскому опыту их создателя. В этих изображениях, как и в средневековом христианском искусстве, важную роль играет позолота: золото словно бы символизирует саму запредельность, прорывающуюся из мира архетипов в картины. Подобно этому, в японских картинах иногда появляется фигура Будды Амитабхи, поднимающаяся над горами, подобно утреннему солнцу, а от его тела исходят лучи на чисто-золотом фоне, как будто видение Просветления восходит зарей над очищенным человеческим сознанием.

Следовательно, если нам придется выбирать между представлением о реальности как о чем-то бесцветном или полном цветов, гораздо лучше считать ее многоцветной – лучше, по крайней мере, для большинства людей. По той же причине изображение дает нам более полное представление о том, что такое состояние Будды или Реальность, чем абстрактное концептуальное определение. Возможно, математиков и трогает идея бесконечности, но большинство остается равнодушным. Мы не желаем, чтобы запредельное просто убеждало нас: мы хотим, чтобы оно вдохновляло, воспламеняло, даже соблазняло нас. Поэтому, чем зримее, поэтичнее и разноцветнее, тем лучше. Но недостаточно представлять такой реальность: мы должны видеть ее такой – потому что она и есть такая, она увлекает и соблазняет не меньше, чем абстрактные понятия о ней.

Из того, каким образом Тантра приписывает цвета формам Будд и Бодхисаттв, очевидно, что именно так тантрические практики видят их. В тантрическом буддийском искусстве эти фигуры никогда не воспринимаются натуралистически. Изображения не предназначены для того, чтобы рассказать вам, как выглядит Будда, Бодхисаттва, дакини или дхармапала на материальном, историческом уровне: это искусство символизирует, а не отображает. Каким бы странным ни казался нам Будда или Бодхисаттва с изумрудно-зеленым, рубиново-красным или сапфирово-синим лицом и телом, именно такими видит их Тантра – полными сияющего цвета. У каждого Будды или Бодхисаттвы есть цвет – на самом деле он и есть сияющий, прозрачный, подобный драгоценности цвет.

Более того, некоторые из этих фигур обладают разными формами, множеством цветов. К примеру, Тара, одна из самых известных Бодхисаттв, появляется во многих формах, среди которых – широко известные двадцать одна Тара, и согласно некоторым традициям, Авалокитешвара, Бодхисаттва Сострадания, также проявляется в ста восьми формах. В каждом случае особый цвет столь же важен, если не более важен, чем любая другая деталь символизма.

Столкнувшись со всеми этими формами и цветами, мы можем разумно задаться вопросом, почему их так много. Чтобы понять это, нужно вспомнить, что Тантру интересует, прежде всего, прямой опыт. Опыта самого себя в абсолютной глубине своего существа можно достичь, согласно Тантре и всем другим буддийским традициям, с помощью медитации. Есть много методов медитации, и в Тантре есть собственные, особые методы (которые во многих случаях развились из техник Махаяны). Один из самых известных – визуализация. Считается, что мы можем постичь Просветленный ум, каким бы неуловимым и абсолютным он ни был, в рамках разнообразных аспектов. К нему можно приблизиться через аспект любви, сострадания, красоты, изначальной чистоты, совершенного покоя, мудрости или духовной силы и независимости, и каждый из этих аспектов ума Будды может быть и, в каком-то смысле, уже персонифицирован в форме особого Будды или Бодхисаттвы. Любовь, к примеру, воплощена в Курукулле, сострадание – в Авалокитешваре, мудрость – в Манджушри, а чистота – в Ваджрасаттве.

Это сверхизобилие божественных форм появляется на горизонте тантрического буддизма, и вы выбираете для себя (или гуру выбирает для вас) форму, соответствующую какому-то качеству, которое особенно важно развивать, к которому вас особенно тянет, – любви, мудрости, энергии и так далее. В конце концов, Бодхисаттвы потенциально находятся внутри нас, как и опыт Просветления внутри нас в потенциале. Когда мы повторяем мантры Бодхисаттв, мы, следовательно, в некотором смысле взываем к нашей собственной силе, пытаясь войти с ней в контакт. Повторяя мантру Манджугхоши, мы призываем нашу собственную изначальную, неразвитую мудрость, а, повторяя мантру Авалокитешвары, пытаемся связаться с собственным изначальным состраданием.

Когда выбор сделан, вы учитесь визуализировать эту фигуру в медитации. Вы практикуетесь до тех пор, пока не можете увидеть ее мысленным взором: форму, знаки отличия, наряд и – что, вероятно, самое важное – цвет. Иногда, начиная визуализацию, вы видите лишь неразличимое пятно цвета, и лишь постепенно, с практикой, оно обретает определенную форму Будды и Бодхисаттвы. Но видеть цвет и даже ощущать его в подобной практике очень важно, поскольку именно цвет дает вам внутреннее чувство этого особого Будды или Бодхисаттвы, столь тонкое чувство, что его нельзя выразить словами. Со временем, однако, если вы продолжаете медитировать, скажем, на красном Будде, зеленом Бодхисаттве или белой дакини, вы ощутите нечто очень странное. К примеру, если вы делали практику визуализации Зеленой Тары, вы со временем ощущаете то, что можно назвать духовным эквивалентом зеленого. Или, если выразить это иначе, зеленый тождественен в рамках цвета духовному опыту, известному в его персонифицированной форме как Тара – самой сути нежности и сострадания. В той степени, в которой вы начинаете ощущать зеленый как нечто большее, чем просто цвет, как символ, вы ощущаете и Тару. Будучи символом, цвет становится средством обретения опыта духовного состояния, которое он символизирует. Если эта идея кажется непонятной, нужно еще раз подчеркнуть, что подобный символизм можно понять только в собственной практике и опыте.

Символизм, связанный с этими фигурами, касается не только формы и цвета. Есть также символизм звука и особенно – мантрического звука. Слово «мантра» обычно переводили как «магические слова», что столь же бесполезно, как и старый перевод слова «мандала» – магический круг, и даже в наши дни мантру, что совершенно не передает сути, переводят как «заклинание». Согласно традиционной этимологии, мантра – это «то, что защищает ум», и, несомненно, верно, что повторение мантры обладает подобным воздействием, но это справедливо по отношению к каждой духовной практике, поэтому это не особенно помогает нам. Самое важное, что мы должны понять относительно мантры, – что это символ, выраженный в звуке, подобно тому, как фигура Будды или Бодхисаттвы – символ в форме и цвете. Это звучащий символ, так сказать, определенного аспекта Просветленного ума. Подобно тому, как фигура Авалокитешвары – сострадание, как оно выглядело бы, если бы мы могли его видеть, мантра, связанная с Авалокитешварой – то, как звучало бы это сострадание.

Некоторые люди объясняют действенность мантр физическими вибрациями: сделав некоторые измерения, ученые заявили, что, повторяя определенные мантры, вы создаете определенную плотность звуковых вибрацией, и мантра, которая звучит с наивысшей плотностью, самая эффективная духовно. Такие грубые и материалистические подсчеты справедливо высмеял Лама Говинда, указав, что, если бы действенность мантр определялась физически измеримыми звуковыми вибрациями, для получения пользы от них вы могли бы просто взять запись и проигрывать ее снова и снова.

Но, хотя мантрический звук может быть внешним, в том смысле, что он производится голосом, его смысл не заключается в реальном физическом звуке. Мантра в своей сути – внутренний звук, внутренняя вибрация и даже внутреннее чувство. Не то чтобы внешний звук вообще не имел значения (определенно, начитывание мантр вслух тоже важно), но их повторение – лишь средство обретения тонкого, внутреннего опыта мантры. Отношение между этими двумя аспектами подобно отношению между изображением Будды и Бодхисаттвы и той же фигурой, визуализируемой в медитации. В обоих случаях грубое ведет к тонкому опыту или, по крайней мере, ускоряет его.

Повторение мантр занимает чрезвычайно важное место в Тантре, столь важное, что на заре развития тантрической практики, до «Ваджраяны», ее называли мантранаей, «путем мантр», что в наши дни обычно передается как Мантраяна. Мантраная шла в паре с парамитанаей, «путем совершенств», и вместе эти два пути, как считалось, составляли Махаяну. Говорилось, что духовное продвижение идет быстрее в мантранае, нежели в парамитанае, но не очень понятно, почему это так, если учесть, что сама по себе практика совершенств, как утверждается, составляет полную схему этического и духовного развития. Одна из причин этого – в том, что практика совершенств, по крайней мере, на ранних этапах, основывается на сознательном уме, а мантраная, напротив, обращается, скорее, к глубинам бессознательного. Она нацелена на вступление в контакт с духовными силами, дремлющими внутри нас, силами, которые в абсолютном смысле являются различными аспектами Просветленного ума, персонифицированными или кристаллизованными в форме Будд и Бодхисаттв. Вступить в контакт с этими силами, согласно Тантре, можно посредством единства практики визуализации и призывания: визуализации формы и цвета и призывания мантрическим звуком.

Можно подходить к мантрам строго технически и различным образом классифицировать их, но я предлагаю попробовать вывести определение посредством краткого, простого описания. Прежде всего, мантра – это цепь звуков санскритского алфавита, иногда, но не всегда, включающая санскритские слова.

Во-вторых, мантры не поддаются концептуальному анализу, и, следовательно, традиционно не переводятся, хотя в некоторых случаях можно передать их буквальный смысл. В каком-то смысле они не имеют значения, в этом и есть их суть, так сказать. Возьмем, к примеру, мантру Тары. Она состоит из серии модуляций в форме призывания имени Тара. В мантре нет смысла, поддающегося анализу, вы просто жонглируете звуком имени. Некоторые мантры содержат осмысленные слова, к примеру, знаменитая мантра «Ом мани падме хум», где «мани» значит «драгоценность», а «падме» – «лотос», поэтому, хотя нельзя перевести изначальный «ом» и завершающий «хум», «мани падме» часто переводят как «драгоценность в лотосе» (хотя, как ясно дает понять Дональд Лопес в книге «Узники Шангри-Ла», перевод на самом деле будет «драгоценное лотосовое существо»)^¹. В любом случае, значение слов не передает реальное (не говоря уже о полном) значение мантры. И «драгоценность в лотосе», и «драгоценное лотосовое существо» выглядят совершенно правдоподобно с философской точки зрения, поскольку находят подтверждение в буддийской мысли и практике, но сказать, что мантра означает, не значит передать реального, не говоря уже об исчерпывающем, значения мантры: мы видим лишь грань ее, и даже не самую важную. Мантры нельзя анализировать логически, у них нет смысла в обычном концептуальном смысле. Хотя они и содержат слова, которым можно приписать определенное значение, это лишь дает представление о духе мантры и общем направлении, в котором можно найти ее смысл.

В-третьих, что самое важное, мантра – это звуковой символ определенного Будды или Бодхисаттвы. Когда божество становится звуком или проявляется как звук, что, согласно Тантре, оно может делать и делает, этот звук является мантрой. Подобно тому, как визуализируемый образ тождественен Будде или Бодхисаттве с точки зрения формы и цвета, мантра тождественна ему с точки зрения звука. Следовательно, мантра – в каком-то смысле имя этого божества. Она может включать имя, обычно используемое для обращения к божеству, а может и не включать – это не имеет значения. Когда мы зовем людей по имени, они приходят, когда мы призываем Будду или Бодхисаттву мантрой , божество появляется, проявляется или, в каком-то смысле, начинает существовать.

В-четвертых, мантра дается гуру во время посвящения, или это вообще не мантра. На самом деле, традиционное посвящение может заключаться исключительно в передаче мантры. Обычно мы повторяем мантру три раза вслед за гуру, посредством чего передается энергия. Конечно, можно заучить мантру, слыша ее на пудже, и начать повторять ее самостоятельно. Вы обретете от этого определенную пользу, но то, что вы читаете, – на самом деле не мантра. Мантра включает как часть своего смысла то, что гуру уполномочил вас ее использовать. Обычно ее получают от живого учителя в человеческой форме, хотя возможно получить мантру во сне или в медитации от образа гуру или даже Будды или Бодхисаттвы. Если вы получили мантру любым другим способом, это может быть хорошей религиозной практикой, но это не тантрическое начитывание.

Наконец, в-пятых, мантру нужно повторять. Получив ее от гуру, вы должны повторять ее с той энергией, которая была передана вам, а иначе вы со временем утратите эту энергию. Иногда говорится, что если вы пренебрегаете начитыванием мантры в течение трех лет, изначальная энергия утрачивается, и необходимо повторное посвящение. Но если вы повторяете мантру регулярно, энергия усиливается, и со временем повторение становится спонтанным, продолжаясь без сознательных усилий.

Причину, по которой визионерские цвета и мантрический звук играют столь важную роль в тантрической медитации и ритуале, несложно определить. Как мы видели в предыдущей главе, все физические чувства нужно устремить к Просветлению, а среди них зрение и слух – тоньше и изощреннее, по крайней мере, в человеке, чем остальные. Чувства обладают грубой и тонкой формами, и тонкие соответствия зрения и слуха более развиты, чем ощущения обоняния, вкуса и осязания. Именно высшим зрением мы видим в медитации формы Будд и Бодхисаттв, а тонким слухом – слышим их мантры. Можно ощутить тонкие соответствия и других чувств – медитируя, к примеру, можно уловить аромат, которого нет физически, или ощутить ветерок, который не дует, – но эти переживания исключительны, и даже когда они случаются, они обычно слабы и мимолетны.

Визуализируя форму и цвет и повторяя соответствующую мантру, мы приближаемся к аспекту Просветленного ума посредством двух разных чувств и, следовательно, соединяем опыт, идущий с двух направлений. Так мы гораздо вероятнее по-настоящему ощутим этот аспект. Мы словно держим вещь двумя пальцами, а не касаемся одним. Вот почему в тантре визуализация и повторение мантр используются в тесной связи друг с другом, почему тантрический ритуал, в котором звук и цвет неразрывно связаны, столь важен для тантрической традиции в целом.

По-видимому, тантрический ритуал работает в чем-то подобно соответствующим практикам других традиций. «Теургия» поздних неоплатоников, к примеру, основывалась на системе соответствий: вы манипулируете вещами низшего порядка так, чтобы обеспечить действенную основу для проявления соответствующей реальности высшего порядка. Вероятно, так действует любой ритуал.

Следовательно, если вы хотите призвать фигуру Зеленой Тары, Бодхисаттвы в женской форме, которая воплощает квинтэссенцию мягкости и сострадания, вам стоит начать с включения в ваш ритуал всего, что соответствует качествам Тары с точки зрения обычных объектов, цветов и звуков, которые доступны нам с помощью органов чувств. Зеленый цвет, вероятно, будет играть основную роль в убранстве (зеленые вазы, зеленые ковры, зеленые портьеры и одеяния, вероятно, даже стены можно покрасить в зеленый по этому случаю), а вся музыка, звучащая там, будет мягкой, приятной, очаровательной, как иногда говорится о самой Таре. Все это сосредоточит внимание и энергию на повторении призываний Тары, на образе Тары на алтаре, создавая контекст, в котором вы можете призывать Тару и ощущать ее или то, что она символизирует, более полно. (Конечно, теургический подход не будет уместен и полезен для всех).

Кстати, Тара – подходящее божество для начала, если мы хотим поэкспериментировать с ритуалами подобного рода. Она традиционно считается «безопасным божеством», тибетцы говорят, что даже если вы неправильно проведете ее пуджу или неверно произнесете мантру, она не обидится, никаких последствий не будет, Тара простит все ошибки. Не то чтобы было что-то плохое в эксперименте в подобном контексте, если вы действительно относитесь к этому как к эксперименту, то есть замечаете духовное воздействие того, что делаете.

Основатель неоплатонизма, Плотин, по-видимому, не имел склонности к ритуалу, предпочитая медитацию и размышление и даже развитие проникновения, как сказали бы буддисты. Но поздние учителя, к примеру, Ямвлих, либо находили медитацию и размышление слишком сложными, либо чувствовали, что они подходят не для всех, и потому разработали различные аспекты теургии, так что она стала своего рода заменой медитации. На некоторые из них оказала влияние египетская магия и символизм, как и на нас оказывает влияние буддийский символизм, и они приняли в качестве моделей различные египетские ритуалы.

Почти все исследователи неоплатонизма вообще не признают духовной функции теургии, считая ее знаком упадка и появления суеверий, как некоторые авторы книг о буддизме когда-то осуждали Тантру. Но в случае с Тантрой мы вовсе не отказываемся от махаянской философии ради тантрического ритуала – ритуал является одним из способов прийти к осознанию этой философии.

Пока мы исследовали только теорию, но на практике все совершенно иначе, и никакое словесное описание не может это заменить. Но можно, вероятно, получить некоторое представление об этом опыте, внимательнее изучив то, как Тантра использует цвета и мантрические звуки в контексте садханы. Практика садханы, визуализация Будды или Бодхисаттвы, сопровождаемая повторением мантры, подразумевает похожее слияние цвета и звука, но на гораздо боле тонком уровне, чем этого можно достичь в коллективном, внешнем проведении ритуала. Здесь дается краткое описание садханы Манджугхоши, визуализации Манджугхоши, «сладкоголосого», Бодхисаттвы Мудрости.

Практика, как и все подобные упражнения, начинается с того, что вы видите перед своим внутренним духовным оком огромное синее небо – синее во всех направлениях. Вывидитеего, сосредоточиваетесьнанем, погружаетесьвнего. Затем посреди синего неба вы видите нагромождения радужных облаков, плывущие вместе. В окружении облаков вы видите бледно-голубой лотосовый трон с прекрасными распустившимися лепестками, на котором находится то, что называют лунным сидением. Оно выглядит овальным, поскольку вы видите его сбоку, но на самом деле оно круглое, белое и очень яркое, подобно луне. На этом лунном сидении находится фигура Манджугхоши со скрещенными ногами. Он проявляется в форме красивого шестнадцатилетнего юноши: шестнадцать – идеальный возраст в том, что касается красоты, согласно индийской традиции. Он насыщенного, глубокого желтого цвета, не бледного, как краска на стене, а сияющего, прозрачного, светящегося, как отражение в зеркале или часть радуги – нежная, мягкая, тонкая.

Фигура одета в шелка и драгоценности Бодхисаттвы, по плечам ниспадают длинные кудри волос, а на голове – ожерелье из пяти бледно-голубых цветков лотоса. На его лице – улыбка и сострадательное выражение. Эта фигура Манджугхоши, сладкоголосого, сидящего на лотосовом сидении, на бледно-глубом лотосовом троне, прекрасного желтого цвета, является воплощением запредельной мудрости. Он владыка речи, покровитель искусств и наук. Его правая рука поднята, и в ней - поднятый над головой пылающий меч знания, с помощью которого он отсекает путы кармы и неведения. В левой руке он держит книгу Совершенства Мудрости, прижимая ее к сердцу. Вся фигура окружена сияющей аурой голубого, зеленого и золотого цветов.

В сердце Бодхисаттвы вы видите букву, семенной слог, дхи, который передает суть мудрости. Он яркого оранжево-золотого цвета, из него исходит луч янтарного света, который падает вам на макушку и оттуда переходит в сердце. По этому лучу из сердца Манджугхоши в ваше сердце спускаются буквы мантры, «Ом а ра па ча на дхи, ом а ра па ча на дхи». Получив мантру в сердце, вы продолжаете начитывать ее, и, делая это, ощущаете, как впитываете мудрость, которая течет из Манджугхоши в ваше сердце, в ваше существо. Вы ощущаете, что ваше неведение рассеивается, что вы преображаетесь, трансмутируетесь в образ Манджугхоши. Ощущая присутствие Манджугхоши, вы все более уподобляетесь этому присутствию: вы приспосабливаетесь к нему или оно приспосабливается к вам. Вы и Манджугхоша как будто приближаетесь друг к другу и даже сливаетесь воедино или, по крайней мере, касаетесь друг друга, как будто в этом процессе вы становитесь самой мудростью. Когда это происходит или начинает происходить, вы осознаете аспект мудрости Просветленного ума и посредством этого вступаете в сам Просветленный ум. И в этот момент вы по-настоящему начинаете понимать, по крайней мере, до некоторой степени, тантрический символизм цветов и мантрического звука.

1 Дональд Лопес, «Узники «Шангри-Ла», Юниверсити оф Чикаго пресс», 1998. Глава 4 посвящена исчерпывающему исследованию того, какими способами западные люди неверно истолковывают мантры.

«Творческие символы тантрического буддизма?» Сангхаракшита

«Творческие символы тантрического буддизма», Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу «Творческие символы тантрического буддизма»