На Западе мы обычно относимся к похоронам вовсе не как к приятному событию. В некоторых общинах они проходят довольно торжественно, но в целом это унылые мероприятия. Однако в той области Гималаев, где я когда-то жил, люди вовсе не считали похороны чем-то неприятным. На самом деле, в те годы, когда я жил в Индии, некоторые мои самые радостные впечатления были связаны как раз с ними. Конечно, услышав, что кто-то умер, ощущаешь печаль и даже шок и горе, особенно если это был твой близкий друг или родственник. Но личная реакция совершенно отличается от похорон как публичного события, которое вовсе не обязательно должно быть гнетущим или мрачным. На самом деле, в таких регионах, как Индия или Тибет, люди в целом солидарны в том, что всем участвующим в этом событии лучше проявлять жизнелюбие. К тому времени, как происходят похороны, проходит два или три дня (или даже неделя) после смерти, и даже те, кто потерял кого-то близкого и дорогого, обычно справляются с самым глубоким горем. Отерев слезы и отойдя от первого потрясения, они начинают принимать тот факт, что любимый ими человек мертв. Ко времени похорон атмосфера иногда странно проникается особого рода воодушевлением и даже радостью. Умерший пару дней лежит, богато украшенный, в собственном доме, и все друзья, родственники и благожелатели, знакомые и коллеги приходят, чтобы отдать последние почести покойнику гирляндой цветов или церемониальным белым шарфом. Но все эти визиты заканчиваются, и вот погребальная процессия готова покинуть дом. Четыре или, возможно, восемь человек поднимают тело на плечах на погребальном одре и несут его, большей частью пешком. Лицо обычно не прикрывают. Возможно, нам кажется, что непристойно нести мертвеца по улицам подобным образом, но в Индии это считается совершенно правильным и естественным.

Мертвеца, обычно провожаемого из дома только мужчинами, медленно проносят по городу или деревне. Пока погребальная процессия движется по улицам, весть об этом разносится по окрестностям, и люди выходят из лавок и домов, чтобы увидеть, кого несут на площадку для сожжений. Сама площадка обычно расположена на окраине деревни или даже на некотором отдалении от нее, часто на красивой поляне на берегу реки. Конечно, место должно быть тихим. Оно отдалено от жилья, и люди не заходят туда без надобности, так что в нем чувствуется уединенность. Даже в дневное время, даже когда светит солнце, атмосфера там странная, особенно если прийти одному – ощущается какой-то трепет, воздух почти зримо вибрирует. Кажется, в отличие от других мест, здесь есть жизнь. Оглядевшись, вы видите то тут, то там маленькие кучки обгоревшего дерева, оставленные погребальными кострами. Присмотревшись внимательнее, можно заметить даже часть скелета, бедренную кость или палец. А если вам доведется попасть туда в сумерках, когда ложатся ночные тени, вы можете заметить крадущуюся в дымке фигуру шакала, что на миг уставится на вас зелеными глазами и исчезнет с коротким лаем.

В это место приносят тело, чтобы предать его огню. Сначала нужно возвести погребальный костер, этим обычно занимаются сами участники похорон, используя принесенные бревна или купив их на месте у торговцев. Они роют канаву и кладут по обе стороны от нее крупные камни, затем укладывают бревна поперек канавы и покрывают их бревнами крест-накрест, оставляя свободное место для циркуляции воздуха. На этих скрещенных поленьях они размешают сам труп, сняв большую часть одежды. Поверх него кладут несколько более легких кусков дерева, и, наконец, весь костер окропляют гхи (очищенным сливочным маслом), если на это есть деньги, растительным маслом или – в наши дни – канистрой керосина.

Если при этом присутствует священник – брахман, лама или какой-то иной служитель – читаются мантры и произносятся молитвы. Затем ближайший родственник, обычно сын или брат, берет факел и поджигает погребальный костер. Уже через несколько минут, особенно, если дует сильный ветер, костер радостно пылает, рассыпая брызги искр в небеса. Когда кремация уже в полном разгаре – костер пылает, а тело становится расплавленной массой, яркой и блестящей – все начинают расслабляться. Они начинают говорить – конечно, об умершем, о его хороших чертах и маленьких слабостях, – а затем начинают делиться историями о нем: том, что он сказал или сделал, о переделках, в которые он попадал, маленьких приключениях, которые они разделили с покойником давным-давно. Говоря о нем в таком духе, они создают дружественную, бодрую атмосферу, посылая много благих пожеланий дорогому усопшему.

Затем то тут, то там появляется чашка чая – приходит торговец, словно по волшебству доставая чайник и маленькие чашки, – и все начинают пить чай и есть печенье. В некоторых кругах пьют и что-нибудь покрепче чая. И незаметно все уже хорошо проводят время, совершенно не чувствуя, что что-то не так, не ощущая вины или неуместности своего поведения. В конце концов, умереть и быть сожженным – неизбежный, естественный финал для любого, рожденного на этот свет. Жизнь и смерть, ощущают в такие моменты люди, нужно принимать в равной мере, в конечном счете, с этим стоит смириться. Это две стороны одной и той же монеты. Не то чтобы эти люди были склонны к подобным размышлениям в тот момент, если такое вообще приходит им на ум (возможно, они вообще не склонны к философии или метафизике), но именно это они неосознанно ощущают, когда приятно проводят время после кремации. Это часть жизни. Вам нужно принимать это с радостью или, по крайней мере, спокойствием. Не время и не место для горя или, по крайней мере, не стоит отводить ему слишком много времени и мест.

Беседа длится час или два, и постепенно огонь начинает гаснуть, и кремация подходит к концу. Удовлетворившись тем, что тело почти полностью сгорело, люди оставляют его тлеть и расходятся. Даже для тех, кто только что пережил кремацию кого-то дорогого и близкого, это становится в целом не столь уж неприятным опытом, в чем-то даже полезным и бодрящим.

Следовательно, площадка для сожжения трупов наделяется положительным и глубоким смыслом в индийской культуре. Но какой новый смысл она может обрести в символическом ключе? Что площадка для кремации символизирует в Тантре? И что там делают небесные девы из названия главы, под которыми я подразумеваю дакини? Чтобы понять это, нам нужно обратиться к источникам тантрической традиции, особенно традиции Нингма, к легендарной жизни, символической биографии Падмасамбхавы, тантрического гуру Индии и Тибета.

Путь этого великого учителя восьмого века нашей эры отличался разнообразием, если не сказать больше. Он начал жизнь в качестве приемного сына царя, воспитывался как принц, женился, но покинул жену, стал монахом, изучал все формы буддизма, широко практиковал всевозможные медитации, особенно тантрические, много путешествовал, в том числе за пределы Индии, и со временем стал Просветленным. Он стал известен в Индии, Тибете и за их пределами как величайший мастер Тантры своего времени, и, как утверждалось, изгнал демонов, препятствовавших Дхарме, и утвердил буддизм в Тибете. Краткое описание не может вместить огромного количества событий, отмеченных в его биографии. Но эпизод, который нас интересует в данном случае, относится к тому этапу его пути, когда он еще исследовал тантрический путь в поисках Просветления и проводил большую часть своего времени на площадках для кремации в различных частях Индии. Согласно слухам, ходившим в те времена, он жил там с дакини, пел, танцевал и пил вино.

Сложно сказать, стоит ли воспринимать эти рассказы как исторический факт или как легенду. В биографиях Падмасамбхавы, которые дошли до нас, исторические факты и символические утверждения, по-видимому, наслаиваются друг на друга. Иногда совершенно ясно, факт это или символическое описание, а иногда это может быть что-то одно или то и другое сразу. И, вероятно, истории о жизни Падмасамбхавы на площадках для кремации относятся к этому второму типу – можно считать их историческим фактом, но они обладают и духовным смыслом. Но несомненно, что образ Падмасамбхавы на площадке для кремации в окружении небесных дев бередил воображение более поздних поколений последователей Тантры. Со временем он все более наполнялся духовным содержанием, и символизм площадки для кремации и небесных дев обретал все больший смысл.

Ассоциации, связанные с площадкой для сожжений, совершенно очевидны. Первой на ум приходит, конечно, смерть. Сама мысль об этом месте побуждает нас думать о смерти, а, посетив его и осмотревшись, нельзя не задуматься обо всех тех людях, которые были сожжены здесь за долгие годы – и даже сотни лет, если эта площадка используется давно. Если вести себя очень тихо и особенно прийти одному, иногда можно почти ощутить их, как будто они оставили какой-то след в психической атмосфере, как будто вы действительно можете почувствовать присутствие бесчисленных покойников, теснящих вас. В таком месте нельзя избавиться от отрезвляющей и серьезной мысли о том, что все мы однажды умрем – включая вас. Нельзя не осознать, что однажды ваше собственное тело принесут сюда и сожгут, что вам придется оставить все накопленное, родственников и друзей навсегда. Мало-помалу ваше физическое тело поглотит огонь, оно распадется и рассыплется в прах.

Размышления подобного рода систематически использовались в раннем буддизме. Ответственному ученику советовалось пойти одному в склеп, где тела людей сгнивают или становятся добычей диких зверей (а не сжигаются, поскольку во времена Будды кремация не была широко распространена). Ученик видел вокруг себя не останки сожженных тел, а тела на различных этапах разложения. Его увещевали не дрожать и не пугаться, не отворачиваться, а смотреть на эти тела, даже изучать их и примерять этот урок на себя, говоря себе, что его собственное тело также подвержено распаду.

Когда эта практика стала систематичной, учителя медитации стали различать десять этапов разложения трупа. Ученику рекомендовалось обратиться к каждой стадии по очереди и размышлять над нею, говоря себе, убеждая себя, что однажды его собственное тело будет проходить этот же процесс. Эта практика стала известна как медитация на десяти этапах нечистоты трупа (слово «нечистота» на пали звучит как «асубха», что также означает «отвратительный, противный, лишенный красоты»). Такая практика медитации над трупом, как говорилось, приводила к отречению, особенно к отречению от тела, и становилась противоядием от цепляния за чувственный опыт.

Стоит перечислить десять видов трупа, которые упоминались в практике, просто чтобы дать вам представление о том, против чего восставали ранние буддисты, как серьезно они относились к своей духовной жизни, сколь радикальной и даже жесткой была их практика. Первый тип трупа, который нужно было отыскать – набухший и распухший, поскольку через несколько дней после смерти газы внутри трупа начинают раздувать его. Во-вторых, нужно было отыскать обесцветившийся труп, который стал голубовато-зеленого цвета. Третья стадия – когда труп начинает гноиться, и из его отверстий начинает сочиться жидкость, отвратительность чего я могу подтвердить лично, поскольку сам дошел до этой стадии. На четвертом этапе вы смотрите на трескающийся труп, который распадается на части, возможно, даже напополам, на пятом – на труп, искромсанный, разгрызенный собаками и шакалами. В-шестых, вы должны найти распавшийся труп, члены которого разбросаны во всех направлениях, в-седьмых – труп, разрезанный на маленькие кусочки, предположительно, для того, чтобы унести его прочь. В-восьмых, вас просят найти перемазанный кровью труп или труп, истекающий кровью, в-девятых – труп, населенный тысячами крошечных червей. Последняя стадия – это, конечно, скелет: лишь несколько костей, все, что осталось после пира Смерти.

Эта медитация над десятью этапами разложения трупа все еще используется в некоторых частях буддийского мира, особенно монахами. Не всегда возможно, даже в Индии, найти трупы на всех этапах разложения, но обычно считается достаточным просто пойти на площадку для сожжения или в склеп и посмотреть на черепа и скелеты, разбросанные там, на обгоревшие поленья погребальных костров. Если вы обладаете чувствительностью и осознанностью, вы достигнете желаемого эффекта. Иногда в качестве опоры для практики создаются изображения десяти этапов разложения трупа – я сам очень хорошо помню, как встретился с этим обычаем. Меня пригласили в маленькую вихару на окраине Калимпонга, в которой жил лишь один старый непальский монах. Подали обед, и я сел есть. Я огляделся и увидел на стенах несколько изображений десяти видов разложения трупа, почти реального размера, с самыми ужасными и реалистическими деталями.

Если вы практикуете подобную медитацию, в конце концов, в каждом встреченном вы начинаете видеть живого скелета. Вы не видите плоти и крови, не видите людей – только скелеты. Рано или поздно ваша практика медитации вознаграждается нимиттой или знаком, особой чертой, присущей этой практике. Это появление нимитты – элемент многих практик медитации. Суть в том, что сначала вы сосредоточиваетесь на внешнем объекте медитации, цветном диске касина, к примеру, но в данном случае это, конечно, труп. Затем вы закрываете глаза и пытаетесь увидеть или ощутить объект медитации внутренним взором. Спустя некоторое время из этой «ментальной копии» появляется сияющий «двойник», и вы погружаетесь в него, и погружение становится ядром состояния медитативного сосредоточения, называемого дхьяной. Этот знак не всегда сияет – иногда это дымчатый знак. А иногда знак вообще не видим, а слышим, или физически осязаем, или обоняем. Ум, кажется, создает эти тонкие чувственные переживания как часть процесса погружения в более глубокое сосредоточение. В случае с медитацией на трупе, вы видите просто кость – белую, чистую, сияющую, и это становится объектом вашего сосредоточения на следующем этапе практики.

Не стоит и говорить, что эта медитация подходит не всем. Так называемые медитации на трупе обычно рекомендуются людям типа жадности, сострадательным людям, поскольку, если вы всегда сосредоточиваетесь на яркой, приятной, комфортной стороне человеческой жизни, вам нужно напомнить себе о другой стороне. К примеру, вы очень привязаны к кому-то физически, но, если вы действительно осознаете, к чему вы привязаны, вам придется спросить себя, что случится с ним через десять, пятнадцать, тридцать и сто лет. Цель развития более глубокого осознания самых сложных аспектов человеческого опыта – не в том, чтобы лишить жизнь радости, а в том, чтобы помочь отрешиться от излишней привязанности к тому виду красоты, что связана с цеплянием, и, следовательно, освободить себя для опыта более утонченной красоты.

Но если вы принадлежите к типу ненависти, возможно, не лучшая идея практиковать эту медитацию, потому что жизнь и так предстает вам в неприглядном и даже отвратительном свете. Вам, скорее, нужно напомнить себе о том, что жизнь и особенно тот ее аспект, что беспокоит других людей, имеет и светлую сторону, приятный аспект. В таком случае вам больше подойдет как медитация метта-бхавана, развитие любящей доброты.

Даже если ваш тип – жадность, возможно, не лучший вариант – отправляться на поиски трупов. Если вы столь жадны по характеру, что совершенно зависите от материальных вещей и других людей на чисто физическом уровне, можно приветствовать визит на кладбище или площадку для кремации (если вы такую найдете). Но если это крайний случай – не ваш, можете поразмышлять о смерти или просто о непостоянстве. Это не окажет на вас столь сильного воздействия, как попытки принудительно заставить себя осознать смерть. Однако, уже просто замечая определенные объективные факты существования, мы запускаем процесс роста, процесс созревания как подлинно человеческого существа. Если вы применяете то, что вы понимаете и осознаете в себе, вы определенно углубите это осознание непостоянства настолько, чтобы открыть путь истинному озарению.

Этому упражнению может помочь даже простая прогулка по окрестностям. Легче сделать это в сельской местности, чем в городе, но даже в городе вы можете увидеть непостоянство как непосредственную реальность. Когда я жил в Ист-Энде, за окном у меня было дерево, и я любил смотреть на него, отмечая ежегодный расцвет и угасание: весной дерево покрывалось цветами, летом – полнилось листьями, а зимой становилось голым. Даже если наблюдать смену времен года не выходит, можно все же уловить поразительные отголоски той же реальности. К примеру, когда я был в Новой Зеландии, где местная растительность почти всегда зеленеет, посреди зелени я заметил скелеты деревьев, обесцвеченные солнцем. Это было довольно странное зрелище, настоящее «мементо мори», скелет посреди пира. Как будто вы пошли на пляж, полный здоровых, загорелых людей в лучах солнца, и вдруг среди загорающих замелькали скелеты, побелевшие от солнца.

Говорят, римляне сажали скелеты на пирах, украшая их гирляндами из роз, чтобы напомнить себе, что для любого пир однажды закончится. Нам, несомненно, покажется признаком душевного нездоровья, если в списке гостей окажется скелет. Мы даже выносим из дома цветы, как только лепестки начинают опадать. Но, если вы живете на природе, выбирать время года вам не приходится, и это оставляет чувство мимолетности, если вы наблюдательны. Можно также развить это ощущение с помощью искусства: размышления о преходящей природе вещей, несомненно, являются постоянной темой и английской поэзии, посвященной природе, и китайской и японской поэзии буддийской традиции Дзен.

Все это помогает нам углубить осознание собственного существования, более живо отзываться на краткость жизни и научиться видеть вещи чаще именно с этой, более подлинной точки зрения. Не то чтобы эта перспектива была исключительно негативной – скорее противоположное. Когда вы начинаете признавать непостоянство вещей, вы понимаете, что изменение – это не всегда разрушение и распад: все может также измениться к лучшему. На самом деле, вы сами меняете все к лучшему, так что это становится не просто изменением, но трансформацией. Это символизирует индуистская фигура танцующего Шивы: хотя Шива определенно полон жестокости и разрушительной силы, этот символ в своей сути позитивен, поскольку представляет собой потенциал трансформации. Подобно этому, в буддийской традиции Бодхисаттва Авалокитешвара, появляющийся во всех шести измерениях существования в Колесе Жизни, напоминает нам, что возможность трансформации есть в каждом из этих измерений.

Если мы встретим лицом к лицу непостоянство до того, как старость принудит нас к этому, это поможет нам прожить жизнь максимально полно. В то время как многие люди начинают брать все от жизни, лишь когда становятся старше и немного мудрее, если вам посчастливится, вы можете размышлять об этом уже в годы юности, еще молодым: «Вот он я, живой, и, если мне повезет, проживу еще несколько лет. За это время я действительно смогу что-то сделать с моей жизнью, сделать ее достойной, так что в конце концов, оглянувшись на нее, смогу сказать: «Что ж, у меня была чудесная возможность и, благодарение небесам, я смог воспользоваться ей!»»

Медитация на трупе, следовательно, является всего-навсего самым пугающим способом размышления о непостоянстве. Есть много других практик, относящихся к этой же основополагающей теме и цели, которые лучше подходят духовным запросам большинства людей. Говорится, что нужно делать медитацию на трупе в полном виде, только если у нас крепкие нервы – и, действительно, к любому виду практики нужно подходить с серьезностью и осторожностью, а также твердо утверждать ее в осознанности и метте, особенно по отношению к самому себе.

Если первая ассоциация с площадкой для сожжения – смерть и непостоянство, ей на пятки наступает еще одна, немедленная эмоциональная ассоциация – страх и ужас. Как я упоминал, площадки для кремации расположены в уединенных местах, на окраинах города или на отдалении от него, на опушке леса или на берегу реки. Местные жители обмениваются разными суевериями насчет площадок для кремации – историями об увиденных там привидениях (или якобы, по их словам, увиденных), о слышанных голосах, странных и жутких ощущениях. Как бывает и с некоторыми отдаленными сельскими кладбищами в Англии, никто не хочет ходить туда в одиночку, особенно ночью, или даже проходить близко, разве только в разгар дня и в сопровождении толпы других людей по случаю похорон.

Однако, согласно тантрической традиции, если вы хотите не сдаться перед страхом, а преодолеть его, вы должны решиться отправиться на площадку для сожжения как раз потому, что все этого боятся. Вы пойдете туда ночью, предпочтительно в безлунную ночь, в полной тьме, и пойдете один. В наши дни в Индии йоги поступают именно так. Они не только отправляются на площадки для кремации, а иногда живут там днями, неделями и даже месяцами. Для того, чтобы победить страх, они втискивают себя как раз в ту ситуацию, когда он легче всего возникает. Они сознательно пробуждают страх и позволяют себе пережить его полно – и даже подружиться с ним, как с постоянным спутником. А, поскольку они знают его в лицо, они могут с ним работать и преодолеть его.

Бесстрашие – не та буддийская добродетель, о которой мы часто слышим, но она занимает значительное место в писаниях, и сам Будда часто изображается с руками, сложенными в так называемой абхая-мудре, жесте бесстрашия. Этот жест – рука поднята на уровень солнца, ладонь обращена наружу – говорит: «Не бойся», «Не испытывай страха». Бодхисаттвы также часто считаются воплощением бесстрашия. Традиция Махаяны настаивает, что они должны обладать уверенностью в себе, смелостью, предприимчивостью и духом приключений, что их сердце должно быть храбрым. На самом деле, во всех формах буддизма большое внимание уделяется героическим добродетелям – смелости, уверенности в себе, самодостаточности, энергии, инициативе. Это не всегда понимают – в любом случае, не на Западе. Мы склонны рассматривать духовную жизнь в аспекте более пассивных, так называемых женственных добродетелей – любви, сострадания, терпения, симпатии, дружелюбия, мягкости. Но, согласно буддийской традиции, героические добродетели не менее важны – а иногда они важнее. И площадка для кремации стала считаться тренировочным полем для бесстрашия, центром для развития героического духа.

То, в какой степени люди боятся смерти, по-видимому, определяется сочетанием воображения и культурных условий. В гравюрах Гольбейна «Пляска Смерти», к примеру, можно увидеть, как обычно представляли смерть христиане позднего Средневековья – как скелет, танцующий с разными людьми, с юной женщиной, богатым торговцем, монахом, Папой. Послание было ясным: все умрут, и смерть ужасна. Смерть – значит объятия, тиски этой мерзкой, ужасной, отталкивающей фигуры. Смерть – все равно что лечь в постель со скелетом. Именно такой ее видело воображение публики. Но ведь это были времена, когда, согласно официальной теологии, добрые христиане отправлялись прямо на небеса. Почему же смерть казалась столь ужасной? Почему люди столь страшились ее? На самом деле, это ужасающее видение, по-видимому, поддерживалось церковью, чтобы сосредоточить умы людей на неопределенном исходе для их души, напоминая о неминуемой судьбе физического тела.

По сравнению с этим, в классической греческой образности смерть изображалась как прекрасный крылатый юноша, что предполагает, что греки относились к смерти куда более легко и естественно. Для них это был сон. Они не ожидали великого вознаграждения: у них имелись лишь туманные представления о рае-Элизиуме для избранных и мрачном, призрачном посмертном существовании для большинства. Они определенно предпочитали жизнь смерти, но не рисовали себе мрачных картин смерти, которые существовали у христиан периода позднего Средневековья.

На площадке для кремации вы не просто сталкиваетесь со страхом. Есть еще и одиночество. Вы приходите туда ночью, со смертью, со страхом, сами по себе, без спутников, и ваше одиночество кажется предвкушением одиночества могилы. И тогда вы сталкиваетесь лицом к лицу и с возможностью безумия. Иногда кажется, что ваш разум почти отказывает, что вы не можете вынести ни минутой больше, вы разваливаетесь на части. Вам придется справиться с этой возможностью. На площадке для сожжения нельзя ничего принимать как должное – даже собственный разум, поскольку там вы, наконец, сталкиваетесь лицом к лицу с собой, со своими слабыми и сильными сторонами, с тем, кто вы и что вы, – а для ума это никогда не бывает приятным.

Более того, площадка для кремации – место, которое вы выбираете сами. Вам не нужно ждать, пока смерть придет к вам, и ваш труп понесут туда по городским улицам. Вы идете к смерти, вы призываете страх. Вы заигрываете с ним, приглашаете его: «Приди, покажи, что ты можешь, я готов». Поэтому площадка для кремации – переломная ситуация, ситуация кризиса, в который вы сознательно погружаетесь, в котором вы вынуждены измениться, вы должны идти вперед или умереть. Короче говоря, это место, где вы сознательно ищете того, чего другие люди избегают, – на самом деле, вам тоже хотелось бы этого избежать. Следовательно, площадка для кремации – символ трансформации, трансформации всего вашего существа, от самых глубин до самых высот, трансформация каждого аспекта вашего сознания.

Конечно, нет необходимости ехать в Индию и разыскивать площадки для сожжения трупов, чтобы создавать такие провокационные ситуации. Здесь самое важное – понять принцип и не обманываться, даже если это вдохновляет вас, красочным тантрическим воплощением этого принципа. Конечно, вы можете в буквальном смысле пойти на площадку для кремации и получить там этот опыт, если не встретить небесных дев. Но ваши собственные площадки для кремации ждут вас в самой обычной жизни – когда важная сделка срывается в последнюю минуту, когда вас внезапно кладут в больницу, когда кто-то умирает.

Тантрическая площадка для кремации – это, по сути, внутренний опыт. Само одиночество, к примеру, не критическая ситуация. Страхи возникают в одиночестве, но, возможно, потому, что некому отвлечь вас от страха, который всегда с вами. В иных обстоятельствах само присутствие другого человека создает критическую ситуацию, если речь идет о ненависти или ревности. Ревность, особенно сексуальная – одна из самых мощных эмоций, и она часто появляется или угрожает появлением, особенно в контексте сексуальных отношений. Это чувство может быть столь сильным, что вы готовы убить человека, которого, предположительно, любите, не говоря уже о человеке, который, по-видимому, отнимает у вас любимого. Но, когда возникает чувство ревности, вам нужно сказать себе: «Ага! Этокритическаяситуация. Яприближаюськплощадкедлякремации, кместу, гдеумретмоеэго». Ревность, основанная на проекции и чувстве собственности, является мощным подтверждением эго. Это очень неприятная эмоция, иногда даже более неприятная, чем страх, потому что она угрожает другому человеку или даже нескольким. Она может привести к убийству, равно как и сильный страх. Но даже ревность можно преобразить, если вы видите ее в истинном свете. Мы вернемся к этому позже.

Еще один частый пример критической ситуации – недостаток уверенности в себе. Здесь, опять же, вопрос не столько в самой потере уверенности, не в объективной ситуации, взывающей к уверенности – к примеру, необходимости говорить публично, – сколько в критической ситуации. В критической ситуации вы вынуждены столкнуться с недостатком уверенности лицом к лицу. Может быть, вы всегда избегали публичных речей, но по какой-то причине – возникла такая потребность, или это вызов самому себе – вы соглашаетесь, даже если это кажется необдуманным решением. Когда наступает тот самый день, вы, скорее всего, думаете: «Нет, я просто не вынесу всего этого». Тогда вам остается либо прикинуться «больным», либо столкнуться с тем, что ваше представление о себе – иллюзия. Это критическая ситуация. Если вы можете справиться со страхом неудачи и пойти на риск, выступив публично, – это еще одна площадка для кремации.

Площадка для кремации как символ трансформации усложняется, когда появляются так называемые восемь великих площадок для кремации. По всей Индии есть места для сожжения трупов – одна в каждой деревне, две или три в каждом городе – так что десятки тысяч площадок для кремации рассыпаны по всей стране. Везде, где живут люди, есть и смерть, а где есть смерть, там есть и площадка для кремации. Но в индийской традиции среди всех этих площадок для кремации выделялось восемь, которые особенно почитались как места, где регулярно собирались йогины и дакини, где во мраке ночи давались тайные посвящения.

Эти восемь площадок для кремации часто появляются на мандалах тибетской буддийской традиции. Если посмотреть почти на каждую мандалу, вы увидите, что она окружена огненным ореолом. В ореоле есть круг – или, если рассматривать это в трехмерном ракурсе, стена – из ваджр. Внутри ваджр – круг из лотосовых цветов, а иногда в лотосах, а иногда с внешней стороны языков пламени – восемь великих площадок для кремации: по каждой в одном из четырех основных направлений и четырех промежуточных направлений. Они изображаются очень живо, обычно с множеством черепов, костей, трупов и горящих погребальных костров. На этом мрачном фоне вы видите йогинов и дакини: они медитируют, танцуют, обнимаются и пьют.

Тот факт, что во всех восьми направлениях пространства есть площадки для кремации, очень важен. Он предполагает, что площадки для кремации существуют повсюду, и, по сути, вся земля – одна огромная погребальная площадка, вся вселенная, все обусловленное существование – площадка для кремации. Символизм говорит нам, что сама жизнь – смерть в жизни, жизнь в смерти – критическая ситуация, ситуация, в которую мы погружаемся, рождаясь как человеческое существо.

Кроме этого, восемь великих площадок для кремации также обладают более точным смыслом. Они символизируют преображение не только сознания или виджняны в целом, но, более конкретно, восьми сознаний, которые перечисляются как основа учения школой Йогачара буддизма Махаяны. Первые пять из этих восьми сознаний – просто пять органов чувств: сознание или различающая осознанность (если перевести виджняна более точно) посредством глаза, формы и цвета, посредством уха – звука, посредством носа – запаха, посредством языка – вкуса, посредством прикосновения – жары, холода, твердости и мягкости. В-шестых, есть сознание ума – различающая осознанность идей посредством ума. В буддизме ум обычно считается шестым чувством наряду с остальными пятью, ему не отводится особого положения. В-седьмых, есть «омраченное сознание ума» – то есть сознание ума, омраченное двойственным видением. Омраченное сознание ума истолковывает опыт в рамках субъекта и объекта, внешнего мира вне нас и эго или Я внутри нас: омрачение заключается в этой ложной интерпретации. И, в-восьмых, есть «сознание-хранилище», которое обладает двумя аспектами – относительным и абсолютным. Относительный аспект сознания-хранилища состоит во впечатлениях, оставленных нашими прошлыми переживаниями, не только в этой жизни, но и в предыдущих. Его называют сознанием-хранилищем, поскольку оно относится к уровню ума, на котором хранятся все эти отпечатки – это что-то вроде коллективного бессознательного Юнга. Сознание-хранилище в его абсолютном аспекте – это сама реальность, чистая осознанность, где нет ни субъекта, ни объекта, есть лишь Единый Ум^¹.

Школа Йогачара, подобно Тантре, сосредоточивается в первую очередь на прямом духовном опыте и, особенно, – на опыте того, что она называет «переворотом», паравритти. Этот переворот или обращение – всепоглощающий опыт, который мы получаем в самой глубине нашего существования, на уровне сознания-хранилища. В результате все наше существо – вся система сознания – изменяется, переворачивается с ног на голову, обращается, преображается.

То, во что преображаются восемь сознаний, конечно, очень трудно выразить словами. Краткий ответ таков: они преображаются в мудрость, а именно, в пять мудростей или знаний (джняна на санскрите), связанных с пятью Буддами. Пять чувственных сознаний совокупно превращаются во всесовершающую мудрость Амогхасиддхи, зеленого Будды. Сознание ума превращается в различающую мудрость, мудрость Амитабхи, красного Будды. Омраченное сознание ума преображается в мудрость равностности, мудрость Ратнасамбхавы, желтого Будды. Относительное сознание-хранилище преображается в зерцалоподобную мудрость Акшобхьи, темно-синего Будды. Что касается абсолютного сознания-хранилища, оно, конечно, вообще не преображается – оно в этом не нуждается. Оно соответствует абсолютной мудрости, мудрости Вайрочаны, центрального белого Будды. Это преображение – важная символическая ассоциация, связанная с восемью великими площадками для кремации.

Следовательно, символизм площадки для кремации имеет много аспектов, и все они взаимосвязаны. Площадка для сожжения трупов символизирует смерть, страх и бесстрашие – по сути, героические эмоции. Это ваш духовный центр, место, где развивается героический дух. Это сознательный поиск критической ситуации. Это сам мир, как театр смерти и распада, арена духовного развития. И это символ процесса радикального преображения, который мы называем духовной жизнью – трансформации, которая, как вновь и вновь настаивает Тантра, может стать лишь результатом непосредственного опыта.

На фоне площадки для кремации появляется таинственная фигура – дакини, небесная дева. Слова дака и дакини образованы от санскритского корня, обозначающего направление, пространство, небо, а, когда тантрические тексты были переведены на тибетский, дакини перевели как кхандрома, что обычно переводится как «идущая по небесам» или «путешествующая в пространстве». Как мы уже видели, пустое пространство символизирует отсутствие преград и, следовательно, свободу движения. Поэтому дака или дакини – символ полной свободы движения. Конечно, речь не о буквальном полете в пространстве. Пространство или небо также символизирует ум в его абсолютном аспекте, так что дакини – символ свободно движущихся энергий самого ума: они – всплески или сполохи эмоциональной энергии, которые проносятся в уме, всплывая из самых его глубин.

В развитом буддизме Тантры, особенно в тибетской форме, утверждается, что существует три вида дакини, служащие символом трех уровней принципа дакини, как можно это назвать, переживаемых в опыте. Во-первых, дакини – это женская форма Будды. В раннем буддизме Просветленный принцип, природа Будды, часто изображался в форме совершенного человеческого тела, сидящего со скрещенными ногами в медитации – и тело было обычно мужским. Но нет никаких причин, почему оно должно быть мужским, а не женским, и в случае с дакини как Буддой в женской форме, тело становится женским. Мы еще упомянем об этом в последней главе, в контексте рассмотрения символизма пяти Будд, мужского и женского. Во-вторых, дакини – это воплощение наших собственных поднимающихся энергий. Именно этот вид дакини, главным образом, интересует нас здесь. И, в-третьих, дакини можно рассматривать как духовную спутницу, и в таком ключе она становится, как мы видели в последней главе, эзотерической тантрической формой третьего прибежища, прибежища в Сангхе.

Дакини в данном смысле, с которой мы встречаемся, к примеру, в «Жизни и освобождении Падмасамбхавы», – высокоразвитый духовный практик-женщина, в союзе с которой практик-мужчина упражняется в Дхарме, и эта компания духовно воодушевляет его. Она обладает высокоразвитой моральной осознанностью, хотя и не в общепринятом смысле. Дакини обычно описывают юными и необычайно прекрасными, а также обладающими сильной верой и преданностью, чистым умом, занятым лишь медитацией. Найти их, конечно, очень нелегко.

Рассматривая вторую из этих версий дакини, которая нас интересует здесь, мы должны напомнить себе, что Тантра, прежде всего, сосредоточивается на непосредственном переживании того, что реально и истинно происходит в глубине нашего существа, на непосредственном переживании того, что мы можем лишь условно назвать реальностью, если вообще можно подобрать для этого слово. Чтобы обрести подобный опыт себя и реальности, нужен огромный, почти взрывной запас энергии, и мы далеки от этого опыта, пока наши энергии недоступны нам, рассеяны, размазаны, таятся в глубинах, пока мы позволяем им утекать мимо и иссякать. Если нам нужно полностью пережить себя, следует полностью собрать воедино эти энергии, поднять их из глубин, слить в единый поток. Все эти энергии символизируют дакини.

В «Жизни и освобождении Падмасамбхавы» описывается, как он учил дакини, и на том уровне смысла, который нас интересует сейчас, очевидно, что он упражнял свои собственные энергии высокого уровня. В нашем случае можно сказать, что дакини символизируют все страстные аспекты нашей природы, все наши сильные эмоции, включая негативные, которые потенциально полезны, поскольку все они содержат заряд энергии, который можно обратить в определенном направлении и использовать в духовной жизни. Обучать дакини – значит взять под контроль все эти энергии тем или иным способом, иногда мягко, иногда грубо: не просто удерживать их, но и указывать им путь, направлять, объединять, для чего существует множество способов. Вопрос также в том, чтобы освободить наши энергии. Если вы собираетесь учить дакини, нужно сперва найти их. Если у вас нет чувства, что вы окружены собственными энергиями – как у большинства из нас, за исключением, возможно, снов – может, они прячутся на чердаке, и их нужно сначала задобрить.

Еще один способ описания дакини – в рамках настроений. У всех нас бывают, конечно, разные настроения, и негативные, и позитивные. Юнг считал, что, если речь идет о мужчине, настроение – беспокоящая его анима. Если вы находите себя в критичном, печальном или подавленном настроении или в бодром настроении (а они, безусловно, меняются, и иногда довольно быстро), согласно Юнгу, это сделала ваша анима. От этой концепции всего шаг к тому, чтобы рассматривать эти настроения как дакини, которых нужно взять под контроль. В случае с женщиной, опять же согласно Юнгу, она охотнее поддается идеям – у нее в голове появляются идеи, которых она не придумывала, которые она где-то подцепила, а теперь они овладели ею. Для Юнга это выражение ее неуспокоенного анимуса.

Первое, что нужно делать, если вам нужно справиться с настроением, – признать его как настроение, признать, что есть дакини, скрытая в тени, которую нужно вывести на свет и воспитать. Если вы начинаете чувствовать ревность, возвращаясь к тому примеру, можете сказать себе: «Ага, появляется зеленая дакини! Ее нужно укротить, сделать ее более похожей на дакини, на Бодхисаттву». Однако недостаточно просто знать, что нужно взять ее под контроль: реальные действия требуют более глубокого осознания. Вамнужноспроситьсебя: «Почемуяревную? Что заставляет меня ревновать?» Предположим, вы ревнуете, потому что ваш возлюбленный гуляет с кем-то еще и отвергает вас. Вам придется сказать себе: «Послушай, это просто собственничество. Разве он (или она) принадлежит мне? Разве этот человек мой раб или личная собственность? Если кто-то еще общается с ней и наслаждается ее обществом, разве я что-то теряю? Она вернется бодрой и счастливой и будет еще больше рада моей компании. Встречу ли я ее с мрачным лицом и упрекну за то, что она провела время с кем-то еще?»

Конечно, в первый раз у вас ничего не выйдет, но вам нужно продолжать говорить с вашей дакини ревности подобным образом. Вы должны сказать себе: «Предположим, я не знал, что она виделась с кем-то еще. Тогда бы я не беспокоился, не сознавал, что утратил что-то, – особенно, если бы она была столь же дружелюбна со мной, как и прежде. Почему то, что узнал об этом, должно что-то изменить? Ревность кажется такой абсурдной». Даже если вы на самом деле потеряли возлюбленного или возлюбленную, это тем более становится причиной для того, чтобы поискать дакини этой ситуации. Утешение себя с помощью таких мирских размышлений, как: «В море гораздо больше рыбы по сравнению с тем, что когда-либо из него доставали», – вероятно, не приносит пользы с духовной точки зрения. Но вы можете размышлять так: «Она тоже человеческое существо. Безусловно, я желаю ей благополучия и здоровья. Если она счастливее с кем-то еще, чем была со мной, все хорошо. Я могу просто отпустить ее и пожелать ей всего наилучшего».

Если подобные рассуждения наедине с собой даются непросто, вам снова нужно принять возможность того, что только такие болезненные переживания могут позволить вам увидеть собственное чувство собственности, увидеть, что вы вложили часть себя в другого человека. Вот почему ситуация столь болезненна. Ваша возлюбленная не просто уходит сама: она забирает вас с собой, и это ваша вина, поскольку вы наделили ее частью себя. Конечно, в идеале вы должны увидеть это вложение, эту проекцию, и устранить их до того, как последствия причинят вам страдания. Но, вероятно, если бы у нее никогда не было связи с кем-то еще, вы бы никогда не поняли этого, так что будьте ей благодарны. (Конечно, обычно мы реагируем совсем не так позитивно, если не сказать больше.)

Это не должно быть чисто интеллектуальным упражнением. Вам нужно найти определенную связь между вашим пониманием и этими мощными и потенциально разрушительными эмоциональными силами. Дляначалавамнужнопростопозволитьсебепрочувствоватьэмоцию. Бессмысленноговоритьсебе: «Янеревную. Я цивилизованный человек». Так мы просто уговариваем зеленую дакини – или любую другую из дакини, которые время от времени возникают в нашей душе – соответственным образом устанавливая с ней диалог. Символизм дакини, следовательно, предлагает нам способ интегрировать содержимое нашего бессознательного, персонализируя его и ведя диалог с этой персонализированной формой. Однажды у меня самого был подобный опыт. Мне часто снились сны, в которых мне звонила очень сердитая женщина. Со временем я выяснил, что так происходило, потому что я не уделял достаточно времени чисто творческой работе. Если я погружался в сочинение, особенно поэзии, таких сердитых звонков не поступало, но когда моя жизнь становилась слишком интеллектуальной, звонки начались снова, и стало ясно, что эта женщина была кем-то вроде музы, которая пыталась восстановить со мной связь.

Чтобы по-настоящему ощутить дакини, не может быть ничего лучше, чем встретить ее. Поэтому я собираюсь просто дать описание особой фигуры дакини, которая занимает важное место в Тантре в том виде, в котором ее практикуют в Тибете. Мы уже встречались с ней в контексте гуру-йоги. Она известна как Ваджрайогини, по-тибетски Нарокхачо, а также описывается как Сарвабуддхадакини. Сарва значит «все», а Буддха, конечно, означает «просветленный», так что Сарвабуддхадакини – дакини всех Будд, воплощение тех энергий, которые несут все Будды прошлого, настоящего и будущего. Это по-настоящему мощная фигура, о чем ярко свидетельствует ее внешность. В каком-то смысле она является и самостоятельной фигурой Будды.

Она не изображается сидящей в медитации. Она стоит с широко расставленными ногами, причем правая нога выпрямлена, а левое колено согнуто. Она движется вправо, наклоняя груди, очень полные и торчащие вперед, а голова запрокинута назад. Правая рука немного отклонена от бока, а левая поднята над головой и согнута назад, кистью она почти касается головы. Вся фигура – сияющего красного цвета, совершенно обнаженная. На ней лишь несколько украшений – из человеческих костей – и огромная гирлянда из человеческих черепов, которая свисает до колен. У нее длинные растрепанные волосы, которые спадают по спине до пояса. В правой руке она держит тесак с ваджрной рукояткой, а левой рукой подносит ко рту чашу из черепа, наполненную кровью, и выпивает ее с явным наслаждением. У нее на лице так называемая гневная улыбка и три глаза – дополнительный расположен посреди лба. На голове – корона из пяти человеческих черепов, а на левом плече лежит горизонтально заведенный за голову длинный жезл, с верха которого свисает небольшой барабанчик, дамару, и колокольчик с лентами. Верхушка жезла украшена сосудом посвящения, который окружен скрещенными ваджрами, а над ними – три человеческих головы поверх друг друга: только что отрубленная голова, голова, которая кажется отрубленной некоторое время назад, поскольку она начала высыхать и желтеть, и – на самой верхушке – череп, на котором – вертикально поднятая ваджра. Она попирает ногами две фигуры: красную и белую. У каждой из них четыре руки. Обычно красная фигура держит чашу из черепа, наполненную кровью, и жезл, как у дакини, а у черной фигуры в руках маленький барабанчик и кривой нож. У каждой фигуры одна пара рук поднята в жесте мольбы. Обнаженнуюкраснуюфигурудакиниокружаетогненныйореол.

Я не собираюсь говорить о том, что «означает» дакини – фигура впечатляет сама по себе. Я просто остановлюсь несколько подробнее на некоторых аспектах символизма и предложу несколько ассоциаций. Прежде всего, дакини красного цвета. В тантрическом буддизме красный – цвет любви, страсти и эмоционального возбуждения, которые, как и в случае с любой дакини, всеобъемлющи. Кровь заливает не только ее лицо – все ее тело сияет алым. Поэтому дакини символизирует состояние полной эмоциональной вовлеченности в духовную жизнь. Вот почему всклокочены и ее волосы. Она не задумывается о благопристойности, об опрятности, о том, что скажут люди. Она просто отвергает себя. Иногда говорится, что дакини бросается в духовную жизнь точно так же, как страстная женщина отдает себя в руки любовника. Она представляет собой духовный идеал отказа от себя во имя Трех Драгоценностей.

Обычно людям очень трудно отдаться подобным образом не только духовной жизни, но и вообще чему бы то ни было. Им трудно погрузиться во что-то, посвятить себя этому, полностью вовлечься, вложить все эмоции в то, что они делают. В результате они не достигают хороших результатов ни в чем, и особенно – в духовности. Во многих случаях люди не могут отдаться чему-то подобным образом, потому что их эмоции заблокированы. Им нужно научиться отпускать себя, позволить эмоциям течь свободнее – в конечном счете, течь по направлению к Просветлению. Вот что подразумевает красный цвет дакини: в духовной жизни не нужно бояться чувствовать.

Дакини обнажена. Ее заботит только непосредственный опыт, реальность, истина. Ей нечего скрывать. Она совершенно открыта, совершенно честна. Обнаженность – яркая черта тантрического символизма, подчеркивающая важность для Тантры прямоты, незамутненности, радикальности. В тантрическом искусстве йогины, даки и дакини (и даже Будды) часто изображаются обнаженными, что совершенно возмутительно с точки зрения буддизма Тхеравады или даже Дзен. Эта обнаженность, безусловно, духовного свойства – обнаженность эмоций, всего существа. Однако не в духе Тантры прятаться за идеей символизма, и иногда даже буквальная обнаженность не лишена смысла и даже ценности.

Это напоминает мне об известной истории из жизни поэта-битника Аллена Гинзберга. Поначалу я думал, что эта история – вроде тех, что сочиняют об известных людях, поэтому, встретившись с ним однажды, я спросил, правдива ли она. Он сказал, что это так, и рассказал мне собственную версию. Он читал некоторые из своих стихотворений на большой публичной встрече в Калифорнии, а после чтений говорил с людьми и отвечал на вопросы. Говоря, он очень часто использовал выражение «обнаженная истина» или «обнаженная реальность»: он сказал это несколько раз. В конце концов, естественно, какой-то умник спросил его: «Мистер Гинзберг, что вы имеете в виду под обнаженной истиной? Что вы имеете в виду под обнаженной реальностью?» Гинзберг посмотрел на него и не нашел, что ответить. И, стоя на возвышении, он просто сбросил всю одежду и сказал: «Вот что я имею в виду под обнаженной истиной». Это использование обнаженности как шокотерапии, переключение ума вопрошающего с абстрактного на конкретное – вернуло его в реальность.

Дакини не просто обнажена: на ней ожерелье из человеческих черепов. Каждый череп символизирует собой труп – ведь без тела не бывает черепа, – а каждое тело, однажды бывшее живым, символизирует жизнь. Следовательно, один из способов истолкования ожерелья из черепов заключается в том, что оно означает весь цикл предыдущих жизней человека, а дакини разрывает этот круг. Этот мощный, почти вулканический взрыв энергии разрывает все прежние психологические установки, порочный круг созданных и запущенных самим человеком проблем, в котором живем почти все мы, и оставляет их висеть там, мертвыми, подобно ожерелью из черепов.

На дакини также есть отделанные тонкой резьбой украшения из человеческих костей. Кости, конечно, довольно часто появляются в Тантре. Тантрические практики широко используют объекты, сделанные из человеческих костей: трубы, сделанные из бедренной кости, четки, выполненные из маленьких кружочков человеческой кости, барабаны, покрытые человеческой кожей, и чаши из черепов. Причина этого вполне очевидна: кость предполагает смерть – а большинство людей вовсе не рады прикасаться к ней, особенно если речь идет о человеческих костях. Тантра хочет, чтобы мы сразились со своим отвращением, привыкли к смерти и преодолели свой страх. Поэтому она побуждает нас окружить себя костями – держать их в руках, использовать сделанные из них объекты, особенно в тантрическом ритуале, носить украшения из кости и пить из черепов.

Безусловно, не все дакини столь же привлекательны и чарующи, как Сарвабуддхадакини. Есть львиноликие дакини. Есть описания безголовых дакини, несущих под рукой свою кровоточащую голову, дакини, вскрывающих собственный живот. Что нам думать об этих странных фигурах? Мы обратимся к кровожадным, на первый взгляд, чертам дакини в следующей главе. Что касается дакини с звериными головами, связанных, несомненно, с местной мифологией, то они символизируют примитивные животные энергии. Они стали ассоциироваться с высшей Тантрой, поскольку, чем выше реализация, тем более глубинную энергию нам нужно преобразить.

Эти дакини напоминают мне о звероголовых божествах древнего Египта, чьи яркие изображения все еще можно увидеть в Британском музее. Примечательно, что подобные фигуры, по-видимому, обладают особыми личными чертами. Египетская львиноголовая богиня Сехмет сидит на троне и выглядит благородной и величественной, в ней нет ничего животного в обычном смысле слова. То же справедливо и по отношению к Сфинксу, который, напротив, имеет человеческую голову и львиное тело: вы ощущаете, что могли бы на самом деле поверить в эти фигуры. В древности человеческие существа не всегда считали животных низшими созданиями. В рамках эволюции это так, но в те дни люди, конечно, не знали ничего об эволюции. Они не знали, что они сами – потомки животных. Животные просто отличались от человека – большей силой, красотой или быстротой. Не было причин считать человека высшим существом. Древние мужчины и женщины, следовательно, видели божественность в звериной форме с такой же легкостью, как древние греки – в человеческой форме, и могли сочетать человеческое и животное, не испытывая чувства неуместности, знакомого нам. Часто животное символизировало нечто иное, нечто нуминозное. Такого рода символические гибриды могут поначалу оказаться для нас культурным шоком, хотя частично это присутствует и в христианском символизме, где, к примеру, евангелисты иногда изображаются в полу-человеческой, полу-животной форме. Но мы можем, немного поупражнявшись в воображении, привыкнуть к этим фигурам и видеть их так, как видели их древние египтяне.

Такой гневный тип дакини, как мне кажется, особенно притягателен для некоторых женщин-буддисток на Западе. Вероятно, это реакция на ощущение, что их энергии подавляются. Многие женщины справедливо протестуют против традиционной классификации женщин: либо это Ева, либо Дева Мария. Фигура дакини может стать символом попытки найти что-то совершенно иное. Но, кроме того, женщины часто ощущают, что страдают от недостатка позитивных духовных ролевых моделей, и именно в этом (в идеализированной ролевой модели Будды, а не идеализированном воплощении собственных энергий), по-видимому, заключается привлекательность дакини. Безусловно, можно понять, почему некоторым женщинам трудно отождествить себя с мужской фигурой Будды, и фигура дакини или Бодхисаттвы Тары привлекает их больше.

Помимо этого, дакини привлекает женщин, конечно, и потому, что воплощает качества, обычно не считающиеся позитивными для женщин. Однако сомнительно, чтобы экстатическая, гневно-дикая развязность в буквальном смысле могла считаться духовным качеством. Не приближаемся мы и к духовным качествам, которые она на самом деле символизирует, когда обращаемся к гораздо более отрешенным, на первый взгляд, и неземным от мира качествам мирных божеств. Но если мы чувствуем, что в нас есть, это уже может помочь нам. Если гневные божества помогают нам вступить в контакт с первобытными энергиями, это, вероятно, хорошее начало, если мы понимаем, что это лишь начало, а наша настоящая задача – вложить всю энергию в духовную жизнь, то есть направить ее искусным образом. Опасность в том, что вы пробудим мощную дикую энергию и не сможем управлять ей.

Помимо того, что у них есть особый символизм, площадка для сожжений и небесные девы несут дополнительное символическое значение в соединении друг с другом. На первый взгляд, эти два символа совершенно различны, – один ужасает, другой притягивает, если не сказать чарует, но они тесно связаны. Связь между ними можно выразить одной иконографической деталью: чашей из черепа, которую держит дакини, и кровью, которую она пьет из нее с удовольствием. Это открывает нам символизм площадки для сожжений и небесных дев: чаша несет в себе все ассоциации, связанные с площадкой для кремации, а кровь заключает в себе все ассоциации, связанные с дакини. Чаша из черепа символизирует смерть, реальность, пустоту – духовную пустоту эго, – а кровь символизирует великое блаженство, которое возникает в сердце практика Тантры, когда он (или она) погружается в пустоту, встречается с духовной смертью и ощущает реальность.

Дакини часто появляются на площадке для сожжений: вот почему они поют и танцуют с Падмасамбхавой или с любым йогином, который рискует туда прийти. Но почему площадка для сожжений? Почему бы им не отправиться для песней и танцев в прекрасный сад? Как мы видели, площадка для кремации создает особую ситуацию, на поиски которой отправляются сознательно, а дакини – это энергии, которые возникают, когда вы находитесь в этой особой ситуации. На самом деле, в другом месте они не могут возникнуть. Этот символизм приводит нас к важному заключению: проще говоря, он предполагает, что мы способны гораздо на большее, нежели обычно считаем. Вместо того чтобы найти энергию и использовать ее в работе, мы можем взяться за работу, зная, что энергия появится. Мы можем погрузиться в критическую ситуацию, зная, что эмоциональный отклик, подъем энергии из глубины нашего существа, произойдет, когда это будет необходимо. Мы можем сесть на площадке для сожжений, зная, что дакини соберутся вокруг. Это требует огромной храбрости и уверенности. Но именно это пришлось сделать Падмасамбхаве и нужно сделать любому тантрическому йогину, буквально или символически. Последователь пути Тантры к Просветлению живет на площадке для сожжений с дакини и всем, что предполагает подобная ситуация. С тантрической точки зрения, в этом и заключается суть духовной жизни.

Отсюда популярность в тантрическом искусстве сцен, где изображена жизнь Падмасамбхавы на площадке для сожжений, в окружении дакини. Когда его изображают в подобном контексте, на нем нет его известного наряда – одеяний, лотосовой шапки и всего остального. Он изображается в форме херуки – как обнаженный йогин, сидящий на ковре из человеческой кожи или на груде человеческих костей. Его окружают трупы и горящие погребальные костры. Одной рукой он потряхивает маленьким барабанчиком, символом бесстрашия, а в другой руке – чаша из черепа: он пьет вино, символ великого блаженства. Со всех сторон его окружают дакини – танцующие, поющие, летающие в воздухе, окруженные радугами, обнимающие его. Атмосфера этого места возвышенна и внушает благоговение, а настрой обнаженного йогина – бесстрашие и героический дух. Он символизирует само человеческое сознание – человеческое сознание, сознательно ищущее критических ситуаций, сознание, ставшее лицом к лицу со смертью, со страхом, с реальностью. Он есть человеческое сознание, окруженное только что пробужденными энергиями, осознающее собственную силу, решившее следовать тантрическому пути, решившее обрести Просветление.

1 Более подробную информацию см. Сангхаракшита, «Смысл обращения в буддизме», Вайндхорс пабликейшнз, Бирмингем, 1994, с. 66-69.

«Творческие символы тантрического буддизма?» Сангхаракшита

«Творческие символы тантрического буддизма», Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу «Творческие символы тантрического буддизма»