Мы начинаем понимать Алмазную Сутру не тогда, когда воображаем себе, что определили ее смысл, но когда мы размышляем над ней, и нас трогает – даже до слез – чувство возвышенного

Тогда Досточтимый Субхути заплакал, тронутый воздействием Дхармы. Осушив слезы, так он сказал Владыке: «Чудесно, о Владыка, весьма чудесно, о Вышедший за Пределы, как прекрасно Татхагата преподал эту проповедь Дхармы. Посредством ее во мне проявилось знание. Никогда ранее не слышал я такой проповеди Дхармы. Сколь чудесные благословения получат те, кто, услышав преподанную им Сутру, обретут подлинное понимание».

Учение, предлагаемое в Алмазной Сутре, может показаться довольно абстрактным по форме, но для Субхути оно вовсе не абстрактно. Его эмоциональный отклик демонстрирует яркую черту Махаяны. Хорошо известно, что, когда Будда умер, Архаты, которые при этом присутствовали – а Субхути, согласно этому тексту, Архат – не проявили определенных эмоций. Только те, кто был относительно не просветлен, вообще почувствовали разлуку или утрату при исчезновении физического тела Будды. Так возникло общее представление Хинаяны об Архатах как о холодных, бесстрастных фигурах. Однако Махаяна признавала, что существуют подходящие объекты для выражения сильных эмоций – даже (и, на самом деле, еще в большей степени) на высочайших уровнях духовного развития. Например, в «Аштахасрика-сутре», «Совершенстве Мудрости в 8000 строк» есть Бодхисаттва Садапрарудита («сада» означает «всегда», «прарудита» – «плачущий»): он постоянно плачет, потому что его все время трогает Дхарма.

Субхути, конечно, только Архат, поэтому он лишь проливает несколько слезинок, но важно, что его глубоко трогает Дхарма. Очень важно, чтобы мы ощущали сильные и глубокие чувства по отношению к Трем Драгоценностям и определенному контексту, в котором мы практикуем, нашему буддийскому ордену и особенно к местной духовной общине, в которой мы живем или работаем. Это выражается в верности, преданности друзьям и сохранении веры в Дхарму. Знаменательно, что в Тибете Бодхисаттву Тару называют «верной Тарой».

На современном Западе социальная мобильность дает нам ощущение свободы, но в то же самое время ей свойственно ограничивать нашу способность развивать близкие, глубокие и сильные отношения. Легкость, с которой мы бросаемся на поиск нового, притупляет ощущение драгоценности нашего опыта. Мы всегда можем уйти и завести новых друзей, когда ситуация или отношения начинают требовать от нас большего в эмоциональном плане, и это означает, что мы редко открываемся какому-то переживанию достаточно глубоко и длительно, чтобы оно могло нас тронуть. Чтобы быть сильными и здоровыми, эмоции должны корениться в верности и преданности. Когда люди меняют одно место на другое, одни отношения на другие, одну религию на другую, когда идея о том, что не стоит ни к чему привязываться, ограничивать свои возможности или отождествлять себя с определенными ценностями, воспринимается как свобода, когда больше не ясно, над чем рыдать и чему радоваться вместе, ситуация развивается так, что больше нет никакого выхода естественному выражению сильных эмоций.

Конечно, так было не всегда в нашем обществе. Стоит лишь вернуться в девятнадцатое столетие, чтобы увидеть, что вся страна, включая толстокожих политиков, рыдала над смертью Крошки Нелл или Поля Домби. Сам Диккенс, как известно, часто смеялся, плакал и вел себя как безумец, когда писал, захваченный событиями, которые он вызывал в своем воображении. Даже пятьдесят лет назад моя мать с подругой, как обычно, возвращаясь домой из кинотеатра вечером в четверг, рассказывали, как им понравился фильм: «Мы так плакали». Возможно, в наши дни мы боимся показаться сентиментальными. Мы испытываем все большую неловкость, когда нам приходится естественно откликаться на то, что в условностях общества считается не слишком достойным наших эмоций. И также, возможно, эмоции становятся более сдержанными в социальном контексте усиления контроля и защиты безопасности.

Но Субхути плачет. Он плачет, потому что Дхарма затронула в нем что-то, что не было затронуто ранее. Если вы плачете, услышав Дхарму, это знак, что что-то проникло в вашу суть. Как будто Дхарма касается в вас какого-то источника, открывает что-то, что до тех пор было заблокировано, растапливает лед, освобождает заточенную энергию. И вас это трогает, вас это волнует, вас это пробуждает. Есть яркое выражение для такого рода переживаний на пали: самвега, быть потрясенным Дхармой. Даже на английском есть довольно сильное слово, дающее некоторое представление о том эмоциональном отклике, который нам необходимо найти в нас самих, прежде чем мы сможем утверждать, что усвоили хоть немногое из этого учения, и это прилагательное sublime – «возвышенный». Мы начинаем понимать Алмазную Сутру не тогда, когда воображаем себе, что определили ее смысл, но когда мы размышляем над ней, и нас трогает – даже до слез – чувство возвышенного.

Возвышенное представляет собой нечто большое, величественное и необыкновенно мощное. Оно внушает нам пугающее ощущение собственной крошечности, но в то же время позволяет нам (и именно это трогает и даже приободряет нас) осознать, что на ином уровне оно не больше, чем мы, что в нас есть что-то, что откликается на это великолепие. Возвышенное трогает нас в той мере, в которой на это не способно просто прекрасное. Оно – в работах Микеланджело и Бетховена: среди раг традиционной индийской музыки оно выражается как бхайрава, «ужасный» стиль, а в «Тибетской книге мертвых» воплощается в гневных божествах, которые не столь прекрасны, как мирные божества, но величественны и устрашающи.

Субхути потрясен откровением чего-то даже более возвышенного, чем нирвана, которую он, предположительно, уже обрел. Он будто бы стоит на горной вершине, представляя, что это высочайшая горная вершина из всех, а потом, когда туман рассеивается, понимает глаза – и перед ним возвышается еще более высокий пик. По мере того, как Будда осторожно выводит Дхарму за пределы сравнения с самыми необычайными масштабами ценностей, именно возвышенность перспективы, открываемой перед ним, трогает Субхути до слез.

Мне не трудно принять эту проповедь Дхармы и уверовать в нее, когда она преподносится. Но те существа, которые появятся в будущем, в последние времена, в последнюю эпоху, в последние пятьсот лет, во времена упадка благого учения, те из них, кто, о Владыка, примут эту проповедь Дхармы, сохранят ее в уме, будут повторять и изучать ее и прояснять во всех деталях другим – их благословения воистину будут чудесны! Тем не менее, в них не будет места представлению о самости, о существовании, о душе или о личности. А почему? Представление о самости, о Владыка, на самом деле не является представлением. Представление о существовании, о душе или личности, на самом деле не является представлением. А почему? Потому что Будды, Владыки оставили все представления позади».

Понимание Субхути изменилось. Увидев по-новому величие Дхармы, он обрел новое видение вещей. И сразу же его ум возвращается к людям, которые обратятся к этому учению в менее благоприятные времена. Он уже знает, из беседы, записанной в главе 6, что в те времена будут те, кто, как и он сам, сможет откликнуться на учение, так что это вопрос больше не нуждается в обсуждении. Однако он снова поднимает его – потому что первый вопрос исходил из несколько более ограниченной перспективы – но на этот раз с ощущением чуда. Тот же вопрос требует того же ответа, но в то же самое время несет несколько иную, более глубокую эмоциональную подоплеку, чем ранее, поскольку сам Субхути изменился.

Владыка сказал: «Это так, Субхути. Наивысшие благословения получат те существа, которые, услышав эту Сутру, не задрожат, не испугаются, не испытают ужаса».

Уильям Тернер, великий пейзажист, которому особенно удавалось изображение бури, часто выходил на лодке в шторм и привязывал себя к мачте, чтобы иметь возможность делать наброски в блокноте. Несомненно, если бы он позволял себе перепугаться до потери ума при таком опыте, ему бы не удалось извлечь из него должную пользу. Вместо этого он находил в себе смелость воодушевляться и вдохновляться возвышенностью диких естественных сил, бушующих вокруг него. Если вы слишком озабочены вашей собственной безопасностью, вам следует подняться над заботой исключительно о продолжении вашего существования. Еще один пример – если вы созерцаете гневные формы в неискусном состоянии ума, они покажутся вам ужасными и пугающими, в то время как в более позитивном состоянии они внушат вам благоговение, покажутся героическими, чудесными, возвышенными. И, как указывает здесь Будда, то же самое применимо и к Алмазной Сутре.

Все это не означает, что в страхе есть что-то неправильное – как раз наоборот. Есть люди, которые остаются глухи и невосприимчивы к любой возможной угрозе, например, к шторму на море, поскольку слепо верят в капитана, в корабль и в невозможность собственной гибели. Это недостаток воображения. В каком-то смысле это довольно хороший знак, если вас ужасают учения сутры, потому что это показывает, что вы до некоторой степени ее поняли. Говоря условно, можно сказать, что мирским людям Дхарма кажется пугающей, а Бодхисаттвам она предстает возвышенной и внушающей благоговение. Но если Дхарма кажется вам прекрасной – что ж, вы только что достигли уровня Будды.

На гораздо более приземленном уровне это вызывает вопрос о жизни в духовных общинах. Идея о том, чтобы жить в однополой общине, заставила бы мужчину из клапхэмского омнибуса пробежать милю, его бы ужаснула подобная перспектива. Кому-то, кто начал медитировать и размышлять о Дхарме, такая идея могла бы внушить благоговейный ужас. Но если вы на самом деле живете в общине, это просто прекрасно, поскольку вы на собственном опыте знаете, что это лучший образ жизни.

А почему? Потому что Татхагата преподал это как высочайшее (парама) совершенство (парамита). А тому, что Татхагата преподает как высочайшее совершенство, учат и бесчисленные (апаримана) Благословенные Будды. Вот почему оно называется «высочайшим совершенством».

Игра слов позволяет с помощью этого простого утверждения на мгновение заглянуть в еще одну загадку Совершенства Мудрости. На самом деле, с точки зрения этимологии слова парама и апаримана вовсе не связаны тесно с парамитой, но они действительно проливают некоторый свет на это слово. Суть в том, что все Будды учат одному и тому же (то есть Совершенству Мудрости), потому что все они постигли одну и ту же реальность.