Между «принятием Паншила» от У Титтилы и «дальнейшим продвижением» прошло три года. За это время подразделение войск связи, к которому я был приписан, было отправлено за океан, я побывал в Дели, Коломбо, Калькутте и Сингапуре, познакомился с китайскими и сингальскими буддистами, вернулся в Индию (навсегда, как я считал), связался с различными религиозными организациями и группами, буддийскими и индуистскими, и занялся регулярной практикой медитации. Теперь я был готов вступить на следующий этап прояснения смысла, значения и важности обращения к Прибежищу. И 18 августа 1947 года (через три дня, после того, как британский флаг перестал развеваться над Индийским субконтинентом, и спустя восемь дней после моего двадцать второго дня рождения) в Кашаули, в Восточном Пенджабе, я отказался от жизни домохозяина и решился на жизнь бездомного скитальца. Непосредственной причиной такого резкого шага было разочарование от мирской жизни, в особенности от мирской жизни в представлении организованной религии. Индии мы вместе с другом-бенгальцем работали в Миссионерском институте культуры «Рамакришна» и в обществе «Маха Бодхи». Впоследствии я включился в проект восстановления «Дхарма Виджая Вахини», организации, занимающейся пропагандой буддизма в Индии. Ее много лет назад организовал старый ученый, с которым мне довелось встретиться на межрелигиозном собрании в Ахмедабаде. Все эти организации, а также группа, сформированная вокруг известной женщины-аскета, меня разочаровали, как и моего друга. Работа с такими предприятиями скорее, по-видимому, была преградой, а не поддержкой духовному развитию. Они естественным образом скатывались к упадку, и единственный путь, который нам оставался, –разорвать нашу связь не только с ними, но и с миром. Как об этом рассказывается в той части моих воспоминаний, которая была опубликована в 1976 году под названием «Тысячелепестковый лотос», мы, следовательно, покрасили свое одеяние охрой, согласно традиции, раздали свои мирские вещи, попрощались с друзьями и на следующее утро –утро 18-го –отправились пешком по дороге, которая вела из Кашаули на равнины.

В этом «уходе» мы, конечно, следовали древней индийской традиции –традиции, которой последовал сам Будда примерно двадцатью пятью веками ранее. На самом деле, и до, и после того, как мы с товарищем бросились в океан духовной жизни вместо того, чтобы колебаться и сидеть на берегу (если изменить метафору), я очень хорошо понимал, что, сменив жизнь мирянина на жизнь бездомного, мы следуем личному примеру самого Будды, а также многих его ближайших последователей, и осознание этого вдохновляло и возвышало меня. «Уход» самого Будды был закончен у подножия Дерева Бодхи, когда он достиг Высочайшего Просветления, которое последние шесть лет было предметом его «благородных исканий». Что касается его последователей (которые «ушли из мира» либо до встречи с ним, либо после обращения к Прибежищу в Трех Драгоценностях, услышав его учение), некоторые достигли Просветления, а другие нет, в зависимости от того, насколько верно они следовали указанному им Пути. С течением времени, и особенно после паринирваны или «Великой кончины» Будды, обращение к Прибежищу, «уход» и даже «монашество» в более узком, формальном смысле стали все больше отождествляться друг с другом (как все более и более отождествлялись друг с другом Сангха или Духовная Община и монашеский орден). То, как это случилось, – долгая история, и сейчас у меня нет времени об этом рассказывать. Я упомянул об этом лишь потому, что я хочу подчеркнуть, что на этом этапе истории моего обращения к Прибежищу я еще не прояснил для себя подобные вещи. Несмотря на то, что я принял Паншил от У Титтилы, я не осознал, что обращение к Прибежищу –центральный, решающий шаг буддийской жизни (человек не обращается к Прибежищу, потому что он буддист, а становится буддистом, потому что обратился к Прибежищу), и что «уход» и «принятие монашества» имеют духовное значение и ценность лишь в той мере, в которой они являются выражением обращения к Прибежищу. Я не осознал, что «уход» далек от простого отказа от семейной жизни, на деле он состоит в выходе личности – осознающего себя, эмоционально позитивного и ответственного человеческого существа (если называть лишь некоторые из характеристик) –из матрицы группового, чисто коллективного существования.

Поскольку я не осознал этот последний момент, для меня, как и для многих буддистов на Востоке, следующий шаг после «ухода» (который в любом случае формально подтверждается посвящением шраманеры или «послушника») заключался не столько, как это на самом деле должно было случиться, в поиске и присоединении к (духовной) общине тех, кто обратился к Прибежищу и совершил «уход», сколько в принятии посвящения бхикшу и, следовательно, полном вступлении в монашеский орден. Так что неудивительно, что мой друг и я, совершив «уход», не только хотели изучать буддизм, но также хотели получить посвящение бхикшу. Первоначально мы собирались изучать буддизм и, если возможно, получить посвящение на Цейлоне, и по прибытии в Дели мы, соответственно, тут же отправились на юг. Но в Коломбо, однако, нам отказали во въезде в Цейлон и вынудили нас вернуться в Южную Индию, где, после некоторых интересных приключений, мы поселились в заброшенном ашраме в окрестностях города Муваттупужа, в штате Траванкор, где оставались пятнадцать месяцев.

Спустя годы трудно не ощутить, что провал нашего первоначального плана, на самом деле, был примером того самого «скрытого благословения», поскольку крайне маловероятно, что мы бы нашли в Цейлоне нужные условия для нашего духовного развития. Во время нашего пребывания в Муваттупуже мы большую часть времени обучались, медитировали и размышляли, и так я пришел к более ясному пониманию Дхармы, в особенности представленной учениями о зависимом происхождении (обусловленном совозникновении), Четырех благородных истинах и Трех характеристиках обусловленного существования, а также более четко осознал тот факт, что являюсь буддистом. Это более ясное понимание моего духовного положения, если это можно так назвать, частично появилось в силу того, что во время пребывания на юге Индии я был окружен индуистами различных каст и сект (нескольких индийских христиан вряд ли можно принимать в расчет) и совсем не общался с буддистами –поскольку мой товарищ, будучи по рождению брахманом, еще не полностью освободился от своих индуистских ограничений. На самом деле, я вообще не общался ни с какими буддистами с отъезда из Общества Маха Бодхи примерно двумя годами ранее. Несмотря на столь длительную духовную изоляцию, моя верность буддизму, однако, оставалась непоколебимой. Она лишь стала более крепкой и укоренилась глубже, чем когда бы то ни было, так что к тому моменту, как наше пребывание в Муваттупуже подошло к концу, я вновь подумывал о посвящении, серьезнее, чем когда бы то ни было, как и мой друг. Тем не менее, хотя и думал о посвящении, я все еще воспринимал его не как поиски духовной общины и принятие ее, а как принятие посвящения бхиккху и присоединение к ордену монахов. Другими словами, я так и не понял, что для буддиста сам акт «ухода» является переходом от группового или чисто коллективного существования, представленного мирской жизнью, к выходящему за рамки коллектива, но совместному существованию в духовной общине. Я не осознал этого, потому что на этом этапе у меня не было ясного понимания разницы между группой, состоящей из простых членов группы, и духовной общиной, состоящей из личностей в обозначенном мною смысле. Поскольку я не осознал ясно это крайне важное различие, я не мог предположить возможности того, что, став монахом и вступив в монашеский орден, я стану не «членом» духовной общины, а лишь членом еще одной группы–не мирской, а религиозной или даже церковной группы.

За это неумение понять разницу между группой и духовным сообществом, членом группы и личностью, меня вовсе не стоило корить, потому что, как я осознал лишь годы спустя, это неумение отличает практически весь буддийский мир, многие части которого погрязли в монашеском или псевдомонашеском формализме крайнего рода. Следовательно, обращаясь к этим ранним этапам истории моего обращения к Прибежищу, мне стоит остерегаться слишком сильных упреков в адрес моего юного, неопытного «я» и не ждать слишком много от него. И еще более важно ни в коем случае не забывать, не утрачивать связи или даже не начать недооценивать то состояние духовной возвышенности, с которым я отказался от мирской жизни и устремился к жизни отшельника. Наши прежние «я» погребены под теперешним, как катакомбы скрываются под современным Римом –или, скорее, они продолжают жить в нашем теперешнем «я» и в каком-то смысле формируют его часть. Так, несомненно, обстоит дело с моим «уходом» в Кашаули и периодом уединения в Муваттупуже, который за этим последовал. На самом деле, хотя в то время я и не понимал в полной мере значения того шага, который я предпринял, я отношусь к своему «уходу» не только как к одному из самых важных шагов в истории моего обращения к Прибежищу, но и как к одному из ключевых поворотных моментов моей жизни. По этой причине, когда в прошлом году я понял, что приближается сороковой юбилей моего «ухода», я не мог отделаться от чувства, что мне хочется отпраздновать это событие каким-то образом, пусть даже написав работу, в которой я вспомню о своем «уходе» и поразмышляю о его значении. Это оказалось невозможным. Я все еще восстанавливался от последствий операций, перенесенных мною ранее в том же году, был очень занят женским ретритом для посвящений и различными собраниями Ордена. Когда подошло 18 августа, я оказался –очень удачно –в «Гухьялоке», где я мирно отпраздновал этот день в одиночестве. Я сидел на веранде своего бунгало, глядя на ярко-зеленые сосны нашей волшебной долины на фоне серых скал за ними, и перед моим «внутренним взором» мелькали маленькая станция в далекой Индии и «уход» моего двадцатидвухлетнего, обернутого в шафранные одежды «я» в то судьбоносное утро столько лет назад. И я размышлял над сделанным мною шагом и теми последствиями, к которым он привел меня и других.

Одна из тех мыслей, что пришли мне в голову, пока я сидел там на солнце, была о том, что такие переживания, как принятие Паншила или «уход», были не просто этапами долгого процесса открытий, в котором я все яснее понимал смысл и значение обращения к Прибежищу: каждый этап также обладал, в отдельности от всего процесса, самостоятельной ценностью, которую стоит признавать саму по себе. Но у меня нет времени исследовать следствия этой идеи или рассматривать ее влияние на реальный процесс открытий и теперь я должен обратиться к следующему этапу.

История моего обращения к Прибежищу

История моего обращения к Прибежищу, Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу на PDF: История моего обращения к Прибежищу