Обстановка для этого следующего этапа –Кушинара, место паринирваны Будды или «Великой кончины», куда мы с товарищем прибыли через несколько дней после Весака, пройдя пешком весь путь из Бенареса в самое жаркое время года. Как подробно описано в «Тысячелепестковом лотосе», мы покинули Муваттупужу четырьмя или пятью месяцами ранее и постепенно продвигались на север, намереваясь посетить святыни буддизма и, если это возможно, принять формальное посвящение от буддийских монахов. В этот период мое желание общаться с другими буддистами, уже достаточно сильное ко времени ухода из Муваттапужи, стало необычайно сильным. Я сосредоточил свой взгляд на Сарнатхе, где Будда произнес свою первую проповедь и где, как я знал, был центр Общества Маха Бодхи и небольшая монашеская община. Поэтому мы представились там –и, к нашему горькому разочарованию, были приняты с враждебностью и подозрительностью, а наша просьба о посвящении была отклонена с неубедительными отговорками, которые, как мы позже поняли, были немногим лучше лжи. По совету ученого монаха из Бенареса, чьим учеником я впоследствии стал, мы решили разузнать о посвящении в Кушинаре и, оказавшись совершенно без средств, продолжили путешествие в сто миль пешком –рискованное и в то время года определенно опасное предприятие.

В Кушинаре нам повезло больше, чем в Сарнатхе (вряд ли с нами могли обойтись еще хуже). У Чандрамани Маха Тхера, семидесятидвухлетний бирманский монах, посвятивший свою жизнь восстановлению этого места, благосклонно выслушал нашу просьбу о посвящении, задал ряд вопросов и спустя несколько дней дал нам знать, что при условии ясного понимания того, что он не может принять ответственность за наше дальнейшее обучение, не может позволить нам остаться с ним в Кушинаре, он готов дать нам посвящение. В утро Весака, 12 мая 1949 года, мой друг и я приняли посвящение шраманер или монахов-послушников, повторив вслед за У Чандрамани Три Прибежища и десять обетов шраманеры. Для меня первостепенное значение этого события заключалось в восстановлении моего контакта с другими буддистами (вряд ли об этом можно было говорить в Сарнатхе), а также в формализации моего «самовольного» «ухода» примерно двумя годами ранее и последующего упрочения моего до настоящего времени двойственного положения в (монашеской) общине –упрочения, которое, надеялся я, проложит мне путь к тому, чтобы стать бхиккху. Следовательно, хотя мое желание контактировать с другими буддистами и было сильным, ему не хватало ясности, поскольку по сути это было не столько желание найти духовную общину и быть принятым в нее, сколько желание присоединиться к монашескому ордену как таковому. Причиной этого было то, что я скорее размышлял о «принятии монашества», а не об обращении к Прибежищу. Я еще не осознал, что акт обращения к Прибежищу был центральным и определяющим шагом буддийской жизни и что принятие монашества (включая формальный уход от мира) имело духовный смысл и ценность только в той мере, в которой оно было реальным выражением обращения к Прибежищу.

Это не означает, что формальное принятие Трех Прибежищ не играет значительной роли в церемонии посвящения. Оно действительно являлось крайне важным, но в таком виде его подлинный смысл скорее затуманивался, а не прояснялся. Принятие Трех Прибежищ (и десяти обетов шраманеры) было всего лишь одной из тех вещей, которые делал человек, становясь послушником. Это не рассматривалось как самая суть подлинного монашества, по сравнению с которой такие вещи, как обривание головы и бороды, облачение в шафрановую робу предписанного фасона, выставление напоказ чаши для подаяния (а также пояса, ситечка для воды, иглы и бритвы), преклонение у ног наставника, преклонение мирян у твоих ног и церемониальный раздел милостыни, были сами по себе

Бесполезны, как высохшие сорняки

Или праздная пена посреди бесконечного океана.

Поэтому, хотя У Чандрамани и очень заботило, чтобы я произнес слова обращения к Прибежищу совершенно точно на пали и на санскрите, и он очень суетился по этому поводу, он почти ничего не сказал о смысле этих слов или о значении самого обращения к Прибежищу, так что в этом отношении я стал не мудрее после посвящения шраманеры, чем едва приняв Паншил от У Титтилы. Однако при нашей первой встрече У Чандрамани был рад узнать не только то, что я принял Паншил пятью годами ранее, но и что я принял его от бирманского монаха, и это, вероятно, как-то повлияло на его решение удовлетворить нашу –или, по крайней мере, мою –просьбу о посвящении. Но, несмотря на все это, хотя я еще не осознал, какое положение занимает обращение к Прибежищу в жизни буддиста –или, скорее, еще не осознал, что быть буддистом и обратиться к Прибежищу суть одно и то же, –я понимал, что между моим принятием Паншила в Лондоне и принятием монашества в Кушинаре существует неразрывная связь, связь, которая связана не с национальностью моих наставников, а с самими Тремя Драгоценностями и Тремя Прибежищами.

Поскольку я указал на недостаток ясности понимания во время принятия посвящения шраманеры, мне бы не хотелось завершать этот раздел, не восстановив отчасти равновесие, и я хочу подчеркнуть, насколько позитивным событием стало для меня посвящение. Я чувствовал восторг, трепет, возбуждение и вдохновение, а также необычайную благодарность за доброту, которой меня одарил У Чандрамани и его горстка учеников. Подобно принятию Паншила и уходу, мое посвящение шраманеры было не просто частью процесса, но само по себе ценным и важным событием.

История моего обращения к Прибежищу

История моего обращения к Прибежищу, Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу на PDF: История моего обращения к Прибежищу