Идеал Бодхисаттвы привлекал меня практически с самого начала моей буддийской жизни. На самом деле, он привлекал меня с того времени, когда, вскоре после прочтения «Алмазной сутры» и «Сутры Вей Ланга», я наткнулся на копию «Двух буддийских книг Махаяны». Второй из этих книг, которая была переведена и составлена Упасикой Чиманн (мисс П. К. Ли из Китая), принявшей наставления бодхисаттвы, была книга «Обеты Бодхисаттвы Самантабхадры», которые составляли часть «Аватамсака-сутры» или «Сутры цветочного украшения». Эту книгу я прочел несколько раз, и изображение в ней бесконечно мудрого и безгранично сострадательного бодхисаттвы, должно быть, произвело на меня глубокое впечатление, поскольку слова «Мысль следует за мыслью непрерывно, и поступки тела, речи и ума не истощаются»¹крутились у меня в голове много дней. Они словно воплощали постоянное, неослабевающее осуществление Самантабхадрой (или любым другим бодхисаттвой) своих великих обетов в бесконечном времени и бесконечном пространстве. Спустя семь или восемь лет, вскоре после моего прибытия в Калимпонг, я открыл для себя «Шикша-самуччаю» или «Собрание наставлений (для начинающих бодхисаттв) Шантидевы, и в результате идеал Бодхисаттвы стал притягивать меня еще сильнее, чем прежде: на самом деле, настолько сильно, что «притяжение» – слишком слабое слово для того, что я тогда почувствовал. Истина в том, что я был потрясен, воодушевлен, окрылен и вдохновлен идеалом Бодхисаттвы, и мое чувство нашло выражение в некоторых из стихотворений и статей, которые написал в этот период, а также в четвертой главе «Обзора буддизма». Для столь сильного притяжения существовало две причины. Прежде всего, это само непревзойденное величие идеала Бодхисаттвы –идеала посвящения себя на бесчисленное количество жизней достижению Высшего Просветления на благо всех живых существ. Во-вторых, это тот факт, что я «работал на благо буддизма», как предписал мне мой учитель Кашьяпджи, и не мог делать это без сильной духовной поддержки, и особенно потому, что я получал слишком мало реальной поддержки или сотрудничества от тех, кто, предположительно, работал со мной. Эту духовную поддержку я нашел в идеале Бодхисаттвы, который стал для меня высочайшим из возможных примеров того, что я сам пытался делать внутри своей несравненно меньшей сферы и на несравненно низшем уровне.

Следовательно, не стоит удивляться, что 12 октября 1962 года –за девять дней до получения посвящения Падмасамбхавы –я должен был получить посвящение Бодхисаттвы. К тому времени я был буддистом более двадцати лет, монахом –тринадцать и работал на благо буддизма двенадцать лет. Последние пять лет я в действительности работал для этого не только в Калимпонге и в соседних городах на склонах гор, как мне предписывалось, но и среди «бывших неприкасаемых» буддистов в Центральной и Западной Индии. Следовательно, я ощущал себя готовым к принятию посвящения бодхисаттвы и таким образом давал формальное выражение принятию мною идеала Бодхисаттвы. Более того, я нашел наставника, от которого я мог принять это посвящение. Им был Дхадро Ринпоче, Великая Драгоценность Дхарсендо, с которым я был знаком с 1953 года и которого я стал со временем почитать как самого живого Бодхисаттву. По случаю моего посвящения шраманеры У Чандрамани беспокоился, правильно ли я произнесу слова формулы обращения к Прибежищу, но он не сказал ничего о смысле этих слов или о значимости самого акта обращения к Прибежищу. Подобно этому, на моем посвящении бхикшу бирманский монах-наставник объяснил мне только четыре опоры монаха. Однако Дхадро Ринпоче не только дал мне посвящение Бодхисаттвы, но и позднее объяснил мне шестьдесят четыре обета Бодхисаттвы достаточно детально, чтобы я мог перевести их с тибетского на английский. Что не менее важно, в то время как я больше не вступал в контакт с двумя моими предыдущими наставниками после получения посвящения из их рук, в случае с Дхадро Ринпоче я мог оставаться в регулярном личном контакте с ним до конца пребывания в Индии.

Но какое воздействие оказало на меня принятие посвящения Бодхисаттвы? В то время это дало мне ясное ощущение духовного продвижения, поскольку я все еще считал, что Хинаяна, Махаяна и Ваджраяна представляют собой последовательные фазы или уровни развития и, следовательно, считал посвящение Бодхисаттвы «высшим» по отношению к посвящению бхикшу, а посвящение бхикшу –высшим по отношению к посвящению упасаки. Однако с течением времени принятие посвящения Бодхисаттвы заставило меня считать себя не монахом, которому случилось принять идеал Бодхисаттвы, а, скорее буддистом Трияны, которому случилось стать монахом. Поскольку зарождение бодхичитты –и превращение в бодхисаттву –на самом деле было альтруистическим измерением обращения к Прибежищу, это, в свою очередь, привело меня к мысли, что я –просто монах, который обратился к Прибежищу, или даже человеческое существо, которое обратилось к Прибежищу и которому довелось жить монашеской или полумонашеской жизнью. Преданность было первична, образ жизни вторичен.

1 Упасика Чиманн (пер.), «Две буддийские книги Махаяны», с. 7 и далее.

История моего обращения к Прибежищу

История моего обращения к Прибежищу, Сангхаракшита.

Скачать бесплатно книгу на PDF: История моего обращения к Прибежищу